Из кустов выдрался Космач. Он остановился, пристально и мрачно-сочувственно посмотрел на Славку. Галька хрупала под сапогом. Бурлила вокруг коряги вода. Тонкий, с колючими кончиками месяц повис над глубокой узкой падью.
— На черта тебя понесло сюда? — спросил Космач грубовато, но участливо.
— А тебя? — откликнулась Славка.
— Ты знаешь, какой черт приволок меня сюда за шиворот. Этот же черт должен был пригвоздить тебя к Чапо.
И из-за того, что в голосе Космача прозвучала тоска, а в сердце его было то же, что и у нее. Славка мягко сказала:
— Ты хороший парень. Посиди со мной.
Космач сгреб в кучу сухие ветки, зажег дымокур и сел на камень. Дым валил на него и Славку.
— Вот захотел я такого, до чего мой нос не дорос... Давно уже я этого хочу... — доносился голос его из клубов дыма. — Ты слушай-ка вот историю. Проснулся я однажды в темной камере. Лежу. На грязной стене — два ярких солнечных квадрата. Их перечеркнули черные кресты решеток. Я сделал отметку, гвоздем карябнул. Скоро квадраты отползли. Даже для глаза было заметно, как они ползли. Смекаешь? Я через это почувствовал: вращается, несется земля. А кругом меня дрыхнули воры, хулиганы, уголовники. И вдруг слышу: за решеткой воркует голубь. Смекаешь? Камера, ворье, тюрьма — и вдруг голубь! Да ведь как воркует, стервец! От всей души, даже захлебывается. Потом захлопали крылья. И через золотой квадрат на стене промелькнула тень птицы. Воля промелькнула. Смекаешь? Будто кто по сердцу полоснул. За решеткой кусок ясного неба и розовое облачко. Был июнь. И там, в тихом городе, должно быть, еще только просыпались. Там теплынь. Воздух чистый. По мостовой голуби с красными лапками ходят. Хотят — прямо полетят, хотят — влево, хотят — вправо. Вольные! Смекаешь?
Славка повернулась к Космачу, слушала. Он пронзительно смотрел на нее сквозь дым.
— Слышу: автомобиль гуднул, самолет пророкотал, завод проревел, где-то молоток звякнул. Даже в камере почуял, как закипела жизнь. Тут песня донеслась. Из репродуктора на столбе. Все певицы, что поют по радио, всегда представляются молоденькими красавицами. Немыслимо же представить женщину некрасивой, если она поет красивым голосом красивую песню. Вот слушаю и вижу сногсшибательную деваху. И думаю: все это, братцы, не для меня. И деваха, и воля, и город, и вся жизнь. По губам мажет, а укусить не дает. И так мне стало яростно на душе, что я даже зубами заскыркал. Сел на койке и вызверился на всю эту камеру, на храпящую шпану. «Ну, думаю, едрит твою под корень, только выкарабкаюсь из-за решетки, и уж каюк всему старому. Прощай — не вспоминай». Глянул, а солнечные квадраты уже на метр отползли от бороздки. Смекаешь? Крутилась земля!