Степан смотрел на Зою, а видел Нунчу. Пышноволосая, веселая и красивая. Это безусловно была она. Вот она сказала дочери:
— Посмотрим, чье сердце сильнее! Мы пробежим с тобой отсюда до фонтана, трижды туда и обратно…
И они побежали, полетели. Степан подался всем телом вперед, прижал кулаки к груди будто и сам приготовился к бегу. Ему хотелось, чтобы выиграла мать. И он радовался ее победе и с наслаждением смотрел, как играло ее прекрасное непобедимое тело в пламенной пляске, опьяняющей, точно старое, крепкое, темное вино…
И вдруг — эта смерть! Нелепая и страшная. Степан едва не закричал: «Неправда! Не может быть!»
Шум аплодисментов вернул его к действительности. Розовая, сияющая Зоя стояла посреди сцены и кланялась неистово аплодирующему залу. Затем плавно повернулась и убежала со сцены.
— Давайте занавес, — сказал Степан.
Вышел на авансцену, объявил антракт и пошел разыскивать Зою. Она стояла у окна в гримировочной, прижавшись лбом к черному стеклу. Степан окликнул ее, протянул руку, крепко сжал Зоины пальцы.
— Молодец. Здорово прочла!
— Спасибо.
— Никогда не думал, что не стихи можно так красиво читать.
— Это потому, что вы никогда, наверное, настоящих чтецов не слышали.
— Может быть, — охотно согласился Степан. — Ты где-нибудь училась этому?
— Училась. Школьницей — в Ленинградском дворце пионеров. А потом в ГИТИСе.
— Это что за штука?
— Это институт театрального искусства. Я хотела быть актрисой. Перешла на второй курс и вот… Институт эвакуировался. Мы остались из-за болезни мамы. А теперь… — Она погрустнела, постояла минутку молча.
— Пойду переоденусь. Холодно.
Она ушла за перегородку, а Синельников кинулся разыскивать директора Дома культуры. Нашел его в зале. Отозвал в уголок. За ремень гимнастерки подтянул к себе, жарко выдохнул:
— Нашел.
— Чего нашел?
— Худрука. Мировая дивчина. Активистка. Училась в театральном институте. Понял?
На другой день Зою Козлову назначили художественным руководителем районного Дома культуры. Она легко и быстро вошла в коллектив и скоро стала душой самодеятельности. У нее сразу же появилось много подруг и поклонников. Подруги считали ее доброй, откровенной и ласковой. Она не сторонилась и парней. Охотно принимала знаки внимания, танцевала, шутила, но стоило заговорить с ней о любви, как она тут же становилась колючей и нетерпимой. Скоро все парни Малышенки знали о неприступности светловолосой ленинградки с ямочкой на пухлом подбородке.
Козловы по-прежнему жили в гримировочной. Зоина мать стала работать сторожем Дома культуры и считала, что с жильем они устроились отлично. Места хватает, работа под боком, к тому же не надо думать ни о топливе, ни о свете. «Как-нибудь протянем до конца войны, — говорила она. — Не долго уж. А там уедем в Ленинград».