— Кури. — Василий Иванович положил перед ним кисет и отошел к карте.
Степан понял, что ему поверили. От слез все расплывалось перед глазами. Дрожащими руками скрутил огромную папиросу. Прикурил и, не разжимая рта, тянул и тянул едкий дым, выпуская его через ноздри.
— Завтра поедешь в «Колос», — донесся от карты голос Рыбакова. — Соберешь закрытое комсомольское собрание и доложишь о дезертирстве мужа Садовщиковой. Послушаешь, как к этому отнесутся комсомольцы. Уверен, там ты сам показнишься за свою ошибку. Садовщикову не надо оскорблять ни подозрениями, ни обидными намеками. Я верю в ее порядочность, а в таком деле не трудно оттолкнуть, озлобить человека и потерять его. Это было бы грубой ошибкой. Но не надо и бояться называть вещи своими именами, не закруглять острых углов. Нужно, чтобы все поняли: позор предательства пятном ложится на весь род предателя. Сумеешь?
— Да.
— Подумай над всем этим, как следует подумай, Такие уроки надо запоминать на всю жизнь.
Степан опомнился на улице. Не хотелось никого видеть. Только побыть одному, разобраться в случившемся, а главное — подумать о завтрашнем дне. Как снова встретиться с Верой, что сказать ей и комсомольцам? После вечеринки, после поцелуев, после невольного признания в любви…
5.
В эту ночь Вера не ложилась спать. Проводив Степана, она до утра бестолково металась в пустой полутемной горнице, не находя себе места.
На утреннюю дойку пришла раньше всех. Торопливо подоила коров, сдала молоко и, сославшись на нездоровье, ушла домой.
На полпути ее догнала Дуняша. Подождала, не скажет ли чего подружка, и заговорила первой.
— Ты чего ровно ошпаренная? Что стряслось?
— Голова болит. Наверно, простыла.
— Полно врать-то. Думаешь, я не вижу? Не хочешь — не говори, неволить не стану. Степан, что ль, обидел?
— С чего взяла? Он сразу после тебя ушел. Тошно что-то, и голова кружится. Верно, и в самом деле заболела.
— Ну, давай-давай, сочиняй похлеще, — надулась Дуня и свернула с дороги в первый проулок.
Дуня была самой близкой подругой, но и с ней Вера не решалась поделиться своим горем. Даже матери ничего не сказала. Не смогла, язык не повернулся выговорить такое. Да и побоялась: у матери сердце больное, а такая весть и здорового собьет с ног.
Так и осталась Вера один на один со своим горем. Снова ходила по горнице. Вдоль и поперек. Иногда останавливалась перед зеркалом, подолгу бессмысленно разглядывала свое отражение. Окончательно обессилев, валилась на кровать, но через минуту вскакивала.
За долгие черные часы одиночества Вера не раз принималась за воспоминания, пыталась в прошлом нащупать корешки своей беды. С болезненным упорством припомнила каждую мелочь, связанную с Федором.