Но ничто из этого не было истинной причиной беспокойства Мэри. Больше всего ее беспокоило ее собственное участие во всем этом фарсе. Когда у Литы впервые появилось предложение отобедать, ответом Мэри стал тяжелый и гадливый смех, неприятный ее собственным ушам, и категоричное Нет. Но Лита не собиралась спорить с ней, даже не взглянула на нее. Она посмотрела на своего отца, безошибочно понимая: он с этим справится. Справляться с безумными – его работа. Мэри стало интересно, есть ли определение тому, в кого она превратилась. Это будет инверсия эхо – тело, отделенное от голоса. А все, что хочет голос, если его кто-нибудь сможет услышать, просто спросить, как они позволили всему этому произойти?
После ужина, она, извинившись, ретировалась, заявив о неожиданно настигшей усталости, а доктор Годфри налил себе выпить и предложил Питеру. Парнишка заслужил выпивку, высидев под пристальным светом прожекторов, излучаемых гостеприимством Мэри.
И сейчас, при встрече с обвиняемым лицом к лицу, доктор Годфри стал более доброжелательным к точке зрения своей дочери: Питер был совершенно другим. Он не был нашим соседом. Он не хотел вещей, которые хотим мы. Если вы скажете ему выпрямиться и вести себя прилично, он посмотрит на вас с искренним недоумением: в его мыслях он и так это делает. Кроме того, он был виновен в самом немыслимом преступлении перед цивилизацией, такой же неестественной, как резкая хромота: он не принадлежал никому.
Он не хотел находиться здесь сейчас, это было очевидно. Но он пришел. Он был здесь, потому что Лита попросила его, это демонстрировало базовый уровень целостности, что, по оценке Годфри, давало парню пару очков. Его сильнейшим страхом была возможность, что придуманная Кристиной Венделл история об оборотне, есть психологическая защита от более тревожной реальности, но профессиональные инстинкты толкали его к другой теории насчет его пациентки. С другой стороны, все было очень просто: люди напуганы, и кто-то должен за это поплатиться, а Питер был как раз Не Одним Из Нас. Но вот он пришел и старается (хотя ему действительно тяжко носить галстук), и, кроме того, нельзя списывать со счетов, как добр он с Шелли. Единственное из всего, что нельзя списывать со счетов.
Годфри протянул Питеру бокал, который Питер поднял, чтобы чокнуться.
– За… Романа, – сказал Годфри. Он, конечно, хотел сказать что-то безобидное и забавное, но вышло это.
– За Романа, – ответил Питер, и в его глазах стояло странное выражение, которое, как заметил Годфри, проскакивало во время обеда, не зрелость, нет, но словно ясность и понимание окружающего. В них будто бы читался истинный облик его души, прожившей не одну жизнь, и в этой жизни она пряталась за маской лица Питера.