Иван пренебрежительно махнул на старика рукой.
— Не понимаю я таких переживаний.
— Трудно тебе понять.
— Это ж почему?
«Говерло» мысленно оглянулся на длинную дорогу своей жизни и многое увидел: мюнхенский университет, Берлин, Париж, где бурно протекли годы его молодости… Вспомнил, как вместе со своим патроном, венгерским графом, путешествовал по Латинской Америке и Африке, как тратил деньги. Дорогие отели Рио-де-Жанейро, Буэнос-Айреса, Лондона, Мадрида, Лиссабона… Зашелестели, захрустели, запахли зеленые узкие бумажки, зазвенели доллары.
Нет, не понять этому дунайскому голодранцу, мелкой рыбешке, как жил когда-то теперешний монастырский виноградарь, что он потерял, чего ему жаль и за что жаждет мстить.
А Иван не унимался. Смеясь великодушно, сказал:
— Можешь записать на свой счет мою сегодняшнюю работу.
— Ладно, цыплят по осени считают! Как управился?
— Нормально. Без всяких происшествий. Дело сделано аккуратно. Будем ждать грома.
— И долго ждать собираешься?
— Сколько надо, столько и подожду.
— А сколько надо?
— Может быть, столько, а может, и того меньше, вот столечко. Куда спешить!… День и ночь — сутки прочь. Укрытие надежное, харчи добрые, суточные в долларах идут, выслуга начисляется.
— Балагуришь. Поговорим серьезно.
— Дело делать я привык, а разговаривать… Поспим лучше. Буона нотте! [7]
Посвечивая фонариком, старик проводил Ивана подземным ходом в старый винный подвал. Каменная коробка до сих пор сохранила винный аромат.
Иван упал на ворох душистого сена.
— Спокойной ночи!
— Какое там спокойствие!… — Разозлившийся лекарь рубанул острым лучом фонарика по лицу гостя. — Слушай, ты, брось играть в прятки! Выкладывай инструкции.
— Не слепи!
Фонарик погас. В темноте сильнее запахло старым вином, сырыми камнями.
— Чего ты от меня добиваешься? — спросил Иван.
— Когда упадет мост?
— А зачем это тебе?
— Как же!… Ориентировка. Мои люди томятся на исходных позициях, ждут сигнала. Я надеялся на тебя, а ты…
«Мои люди!… На исходных позициях? Какие? Где?»
Дунай Иванович раздумывал, как ему в полной мере воспользоваться прорвавшейся откровенностью «Говерло».
Нашел в темноте его руку, сжал.
— Береженого и бог бережет. Все инструкции выложу в свой час. Людей у тебя много?
— Пока только пятеро. Молодые венгры. В каждом клокочет мартовский дух Петефи. Знаешь Петефи?
«Знает Дорофей или не знает Петефи?» — подумал Черепанов.
Старик по-своему понял затянувшееся молчание Ивана: смущен, раздумывает, соврать или сказать, что не знает.
— Петефи — это венгерский Пушкин. Ну, ладно, отдыхай! Спокойной ночи.
Дунай Иванович не стал его задерживать, хотя ему очень хотелось продолжить разговор, выпытать, кто эти пятеро венгров, где их исходные позиции.