— Как ты догадался? Я как раз хотела куда-нибудь выплюнуть жевачку!
— Вот еще! Не для того я выуживал этот важный документ из мусорного ведра, чтобы он там снова оказался.
— Фу!
— Не бойся! — Костик потер листок о зад штанов. — Вот, все микробы счищены!
— Так ты их только разозлил!
Тем не менее Соня брезгливо развернула листок и прочла:
Ты сидишь впереди меня
(Кроме пенья, где ты сидишь сзади),
И я жду наступления дня,
Когда нас с тобой рядом посадят.
На уроках на всех бы тогда
(Кроме пенья, такой уж порядок),
Я бы рядом с тобой был всегда!
(На физре, правда, тоже не рядом.)
(И не рядом еще на труде.)
Но пока все уроки так длинны!
И покоя мне нету нигде!
Мы за разными партами, Инна!
— Ну как? — спросил Костик, дождавшись, когда Соня дочитает.
— Ты влюбился в Инну!
— Как видишь, я настолько сошел с ума от любви к ней, что у меня даже почерк изменился. Узнаешь на чей?
— Почерк не знаю, но знаю одного человека, который считает, что может писать стихи.
Тут они оба обернулись и посмотрели на Дениса, который в этот момент глядел на Инну, видимо, досочиняя следующее четверостишие, в котором он уточнял, что на английском они тоже не смогут сидеть вместе, так как записаны в разные группы.
— А почему он его выкинул?
— Это же черновик, что, не видишь? Я видел, как он с него в тетрадь свою начисто переписывает. Я думал, это его домашка по математике, вот и вытащил из мусорки.
Соня снова взглянула на листок. На полях, как в рукописях Пушкина, красовались быстрые рисунки — профили танков и виньетки взрывов. Можно было разглядеть и зачеркнутые варианты отвергнутых строк. «И когда ты стоишь у доски/ <неразборчиво> до гробовой доски».
Костик взял у Сони листик, аккуратно сложил и спрятал в карман.
— Когда он прославится, я на этом разбогатею.
— Продашь стихотворение на аукционе?
— Нет, буду им его шантажировать.
— А давай подкинем его Инне. Мне так ее всегда жалко. Никто с ней не дружит.
— Ну давай тогда их лучше подружим.
— И как, интересно, ты это сделаешь?
— Всегда можно что-нибудь придумать. Было бы желание.
Желание у Сони было.
К чести Анны Степановны стоит отметить, что ее пятиминутки всегда шли всего лишь пятнадцать минут, поскольку устраивались на большой перемене после третьего урока.
Папа, спрятавшись за фанерную тумбу с плакатом «Умей действовать при пожаре», подождал, пока в кабинет набьется побольше учителей, и только потом вошел. Его расчеты не оправдали себя — единственное свободное место оказалось рядом со столом директрисы.
— А вот и наш Карабас пожаловал! — поприветствовала папу Анна Степановна.