— Он не заметил, что ты за ним следишь?
— Похоже, нет. А если и заметил, мне чихать. При тех отношениях, которые теперь у нас…
— Ты к Эрнандесу?
— Да, туда. Пойду загляну на всякий случай, хотя не думаю, что мне повезет больше, чем тебе.
— Не пей много.
— Я за весь день выпил всего стакан пива.
— Пока.
— Пока.
Мы не целуемся. Мы не приучены к проявлениям чувств. И тем не менее мы с братом любим друг друга. Я страшно тревожусь за его будущее и хочу, чтобы он был счастлив.
Если бы не эта…
Ну вот, я, совсем как мама, все валю на Мануэлу. Но разве она виновата, что Оливье ухаживал за ней, и можно ли ее винить, что она не отказала в том, чего он добивался? С отцом — дело другое. Тут она могла бы…
А в сущности, почему? Я пытаюсь поставить себя на ее место. И опять слышу голос бармена, смех парней у стойки. Вполне возможно, что у них у всех что-то с нею было.
Она была веселая. Любила жизнь. Любила любовь. Хотела, чтобы все были счастливы.
Тогда почему она должна была отказать моему отцу, который ради нее забыл даже о своем достоинстве?
У меня нет никакого права попрекать ее. Виновата во всем атмосфера нашего дома.
Запуталась я. Хватит об этом думать. Когда я вернулась, отец поднялся в спальню, и я перед сном еще немножко убралась.
Утром во всем теле у меня ощущение усталости, ломоты. Отец, как всегда, спускается завтракать первым и украдкой поглядывает на меня.
— Ты что, плохо себя чувствуешь?
— Это от усталости.
— Надо искать прислугу. Ты не можешь тащить весь дом на себе.
— Пока мама не поправится, нет смысла кого-то нанимать.
— Как она?
Он спал с нею в одной постели, но они даже словом не перемолвились. Вне всякого сомнения, мама и утром, и вечером лежит с закрытыми глазами. И ему приходится спрашивать о ее состоянии у меня.
— Страдает. Три первых дня самые трудные.
— Она хоть что-нибудь ест?
— Спускается, что-то берет из холодильника, но ждет, пока я уйду.
— О Мануэле она с тобой не говорила?
— Я спрашивала ее.
— И что она сказала?
— Что ничего не знает. Короче, все то же, что говорила в первый день. Мануэла, дескать, объявила, что уезжает домой.
— И ты ей веришь?
— Нет. Я виделась с ее подругой Пилар. Она меня заверила, что быть такого не может, чтобы Мануэла вернулась в Испанию. Она ведь убежала из дому, потому что ей приходилось обихаживать отца и семерых братьев и сестер. У нее там ни минуты свободной не было.
— Что же с ней могло приключиться?
Отец задает мне этот вопрос, но так, словно обращается к себе, и я вдруг вспоминаю про зеленый сундук. И уже открываю рот. Хочу рассказать.
Нет, нет. Я уже готова сплести страшную историю, и отец будет прав, если в ответ пожмет плечами.