9. Дима
Когнитивный диссонанс
Всё чаще лезут мысли: я сделал себя таким, каким хотел быть или казаться. Но это не настоящий я, а какой настоящий – теперь уже не докопаться. Привычка – вторая натура – в моём случае стала первой. Образ, слепленный из разрозненных черт любимых героев любимых книг, захватил меня целиком.
В своё время я поглощал книжку за книжкой, думаю, по большей части потому, что иных развлечений у меня попросту не имелось. Телевизор, компьютер, да, чёрт побери, банальная машинка – об этом я ребёнком и мечтать не смел. Мать со мной тоже не особо разговаривала. А улица, хоть и стала для меня чуть ли не центром вселенной, заполонить мою жизнь от и до не могла. Недостаток общения я компенсировал неуёмным, жадным чтением, без разбора. Оттого поначалу в голове была каша. Я не всё понимал, не всё принимал, а то, что принимал, истолковывал очень по-своему, под себя. Иногда искал в книгах оправдание своим поступкам, иногда находил черты, которые казались мне безумно привлекательными. В воображении возник некий собирательный образ – мой кумир, которому я на первых порах пытался подражать, пока не сросся с ним совсем. И кумиром для меня был не Д’Артаньян, не Дон Кихот, ну или кем там грезят излишне мечтательные мальчики. Мой же герой взял от всех понемногу: бесстрашие и жёсткость у капитана Ларсена, скептицизм и насмешливость у лорда Генри, твёрдость у Глеба Жеглова и тэ дэ, и тэ пэ. Вообще же, я отметил за собой такую особенность: в книгах я зачастую испытывал симпатию к тем персонажам, которых принято называть антагонистами. То есть к тем, что всю дорогу чинят препоны до мозга костей положительному главгеру. В основном от этих злодеев я и надёргал понемногу того-другого-третьего, пока в моём сознании не сложился идеальный объект для подражания.
Может, всё это и глупость, вернее, конечно же, глупость, но! Маленький я, добрый и скромный, никому нафиг не был нужен. Однако чем сильнее я ожесточался, тем больше ко мне тянулись сверстники. Парадокс.
Мне нравилось, да и, признаться, сейчас нравится быть независимым, холодным, где-то даже циничным.
Мне нравилось смотреть на людей свысока, плевать на общество и при этом тешить себя мыслью, что я-то не такой как все, особенный. Даже лучшего друга, Костю Бахметьева, к которому был искренне привязан, я считал недалёким, если не сказать туповатым. Про остальных вообще молчу. Впрочем, своих суждений вслух не высказывал – не потому, что боялся обидеть Костяна или тем более кого-то ещё (подобная щепетильность мне в принципе чужда), просто в моём окружении слыть умником или даже просто начитанным, скажем так, не особо почётно. Вот навалять кому-то – это другое дело, это герой. А я, недолюбленный и так часто отвергаемый в детстве, жаждал… нет, не любви – любовь мне и даром не нужна, сомневаюсь, что она вообще существует… я жаждал признания. И эта страсть быть признанным трансформировалась в совершенно искажённые формы.