Сейчас при дневном свете он выглядит по-другому: изменился, постарел, седины в волосах прибавилось, кажется, он даже стал ниже ростом. Но это, несомненно, он.
На террасе Гамильтон на секунду останавливается и тяжело выдыхает воздух. Дверь остается открытой, выпуская звуки классической музыки, фортепьянная композиция, что-то знакомое и полное тоски.
Что он здесь делает?
Гамильтон живет в конспиративном доме, в который мы его поселили. Я не шевелюсь, чтобы не издать ни единого звука. Неожиданно он поворачивается и оглядывает сад. По моей коже бегут мурашки, кажется, он смотрит прямо на меня. Выражение лица сосредоточенное и суровое, полное решимости, словно он готов к встрече с любым недругом. Он может выйти из дому и пройти по саду.
Внезапно начинается дождь, капли прокладывают путь через листву к земле и падают на голову Гамильтона. Он недовольно смотрит на небо и возвращается в дом.
Я решительно выхожу из укрытия:
– Мистер Гамильтон. Не оборачивайтесь.
Он замирает, готовый к удару. Я не сомневаюсь, что он сейчас повернется. Плечи его опускаются, и Гамильтон произносит, будто знаком со мной, будто ждал меня все это время:
– О, вы пришли.
Он не может знать Карлу. Не может.
Словно прочитав мои мысли, Гамильтон продолжает:
– Думали, я вас не знаю? – В голосе страх, печаль и горькая ирония.
– И кто я, по-вашему?
Провокационный вопрос, на который он не отвечает.
– Что у вас? – вместо этого спрашивает он. – Пистолет? Нож? – Последнее слово Гамильтон произнес с легким колебанием.
– Ничего.
– Врете. Как вы меня нашли?
– Вам звонил Грейвс. Я проследила звонок.
– А потом я позвонил ему, и вы подошли к телефону. Я прав, это ведь были вы? – И далее, на волне негодования: – Зачем вы это сделали? Зачем убили его? Он был просто моим другом, сделавшим одолжение? Он ничего не знал.
– Я не убивала его.
– Конечно, кто-то за вас сделал грязную работу. – Слова звучат хлестко и зло. Гамильтон глубоко вдыхает, наполняя легкие, но я не даю ему продолжить.
– Я его не убивала. Я нашла его уже мертвым. И человек, сделавший это, действовал решительно. Полагаю, их интересуете и вы, поэтому вы здесь и прячетесь. Послушайте, мистер Гамильтон, если я пришла вас убить, зачем мне тянуть время. Нас никто не видит.
– Вы ничего мне не сделаете, пока не выясните, где она.
– Но мне уже это известно. Она в Программе.
Я не вижу его лицо, но чувствую, как он конвульсивно вздрагивает, и слышу звук, похожий не то на стон, не то на рев. В нем невероятное горе и еще нечто необъяснимое, что невозможно понять и измерить его глубину. Гамильтон выдерживает удар, но даже со спины становится ясно, как сильно ранили его эти два простых предложения, словно поставили точку в эпохе его жизни.