По коридору из кабинета донесся голос Джоко, он продолжал хакерствовать:
— Джоко шпионит за пирожком. Тонко порезать хочет его. Еще тоньше кусок оторвет. Они испекли, а Джоко возьмет. Восхитительные цифровые данные! Давай, Джоко! Давай, Джоко! Давай, давай, давай, ДАВАЙ!
Рафаэль Хесус Джармилло, шеф полиции, живший в двухэтажном здании в американском викторианском стиле на Бруин-драйв[27]. Дом окаймляла пышная лепнина вдоль карниза основной крыши и крыши над верандой, а также вокруг окон и дверей. Это был достаточно скромный, но довольно искусно отделанный дом; в прошлом Голливуд регулярно изображал такие как дома почтенных семей среднего класса, например, Энди Харди и его отец-судья[28], до того, как создатели фильмов решили, что средний класс — это не больше, чем опасный заговор тупых, алчных, фанатичных невежд, чьи жилища в фильмах показывали их тупость, невежество, скучное однообразие, жадность, расизм и причины нагноения зла.
Фрост на самом деле любил это место.
Они с Дэггетом проезжали мимо дома несколько часов назад, при дневном свете. Они знали, что он был выкрашен бледно-желтым цветом с мишурой зеленовато-голубого цвета, но ночью, без наружного освещения, он выглядел бесцветным, как покрытая снегом земля, на которой стоял.
Припарковавшись у бордюра, Дэггет сказал:
— Жена, теща и двое детей. Правильно?
— Так написано в бумагах. Ни собаки. Ни кошки. Канарейка по имени Твити.
Видимый через голые ветки дерева, второй этаж был темным, но в каждой комнате на первом горел свет. Овал свинцового стекла со скошенной кромкой на передней двери блестел как огромный драгоценный камень.
Фрост обычно не находил дома в викторианском стиле очаровательными. Следуя за Дэггетом вдоль дорожки к крыльцу, сквозь снег, он решил, что этот дом показался ему привлекательным, потому что выглядел теплым.
Если существовала реинкарнация, то в предыдущей жизни Фрост должен был быть членом какого-нибудь племени, где все ходили в набедренных повязках в знойных экваториальных джунглях — или, возможно, пустынной игуаной, которая коротает свои дни на испеченных солнцем скалах. Глубоко в костях и костном мозге, казалось, у него заключены воспоминания из прошлой жизни о чрезмерной жаре, которая оставила его не только особенно уязвимым к этому монтанскому холоду, он его задевал, раздражал, оскорблял.
Ироничность того, что он был рожден под фамилией Фрост[29] с сильным отвращением к холоду не покидала его. Загадочная сила Того, кто оставался скрытым за видимой частью природы, выражала Его чувство юмора бесконечным числом способов, и Фрост находил мир чудесно забавным, даже когда объектом шуток становился он сам.