– Какой ты умный… А ты знаешь, что это такое?
Она показала мне какую-то распотрошенную плоскую коробочку.
Это оказался разобранный умофон последней модели. Внутри, как во всех подобных технических устройствах, был белый контейнер, разделенный на четыре секции с эмблемами элементов, и маленький латунный цилиндр, обвязанный разноцветными шелковыми нитями. Цилиндр был тоже вспорот чем-то острым.
– Ты и туда залезла? – изумился я.
Она кивнула.
Мне стало смешно – а потом грустно. Я вспомнил свое детство. Отчего-то я никогда не задавался подобными вопросами слишком глубоко. Меня вполне удовлетворяло то, что я слышал на уроках техники в фаланстере, где рос, – и теми же самыми словами я отвечал экзаменатору: мол, благодаря благодати, запасенной в этих белых сотах (я все время забывал, как они назывались), в телефонной трубке слышен голос, а на экране вычислителя появляется картинка…
Я еще раз повторил Юке то же самое.
– То есть ты опять ничего не знаешь, – констатировала Юка. – В латунной трубке была свернутая бумажка, очень тонкая. А на ней – абракадабра на латыни. И цифры, много цифр.
– Ты прямо как ребенок, – сказал я. – Помню, у нас в фаланстере были такие, кто развинчивал старую технику и читал эти мантры. Но я слышал, что это плохо для кармы. Неуважение к Ангелам. И что там написано на латыни?
– Я не смогла перевести, – ответила Юка. – В словарях такого нет.
Я пожал плечами.
– Наверно, что-то техническое.
– А в пылесосе? – спросила она. – Там тоже такой цилиндр. Только чуть больше. И в нем тоже бумажка с буковками и цифрами.
– Ты и пылесос разломала? – изумился я.
– Ну да, – ответила она. – Не волнуйся, уже новый привезли.
– И что ты там нашла?
– Я же говорю, все то же самое. Почему в телефоне, в холодильнике и в пылесосе – одно и то же? Они же по-разному работают.
– В принципе различия не так важны, – сказал я. – По милости Ангелов Флюид и благодать могут обретать любые формы и двигаться какими угодно путями.
– Алекс! – ответила Юка рассерженно. – Ты прямо как старый поп. Зачем ты талдычишь эти дурацкие прописи? Неужели тебе совсем не интересно?
Я почувствовал обиду. Раньше она так со мной не говорила. Но она сказала правду – это действительно было интересно. Даже очень.
Но почему-то я начал это понимать только после того, как она измучила меня своими вопросами. Самое удивительное, я с детства считал свою нелюбознательность признаком серьезности – и положительности, что ли… Впрочем, я не был в этом виноват. Так уж меня воспитали.
– Хорошо, – сказал я. – Сдаюсь. Я не знаю. Не знаю, как все работает. И не хочу знать. Потому что я вообще не пользуюсь ни телефоном, ни телевизором. Их делают для бедняг, не знакомых с абсорбциями.