Вскоре впереди встала белая снежная гора, и ослеплённый сердитыми противоречивыми чувствами Охотников не сразу признал Тельминский храм. Он возвышался над селом и округой. На востоке брызнули брусничные капли зари, небо раздвинулось, поднялось. Натянул поводья — разогретая, наряженная куржаком Игривка неохотно остановилась, била копытом и храпела. Хозяин выбрался из санок на пустынный тракт, снял лохматую росомашью шапку — степенно осенил себя крестным знамением, поклонился, прислушиваясь к глуховатому перезвону, который призывал к заутрене. В душе улеглось, отхлынула горечь. «На всё воля Божья», — с придавленным чувством протеста и досады сказал Михаил Григорьевич, повалился в солому, легонько понукнул кобылу.
Равнина понемножку набиралась света, сверкал наст, вдали лежала спящая, заваленная снегом Ангара, ожидая своего часа большой текучей, бурливой жизни.
66
В Погожем Охотников первым долгом заехал в свою притрактовую лавку, в которой заправлял Савелий Плотников. Как и обещал Михаил Григорьевич, что подсобит сыну Николая, ныне отбывающего каторжные работы в Нерчинске, выпрямиться, — так и поступил: и избу Савелию воздвигнул с жестяной кровлей, и со скарбом, со скотом выручил, и в свою лавку определил приказчиком, сделал своим компаньоном, ссудив денег. И Савелий после беспросветно бедной жизни, в сущности, стал человеком зажиточным, многомочным хозяином. Он был крайне благодарен Михаилу Григорьевичу за столь неожиданную и щедрую подмогу, и стал для него верным, надёжным помощником. По крайней мере торговля в лавке пошла бойко, живо, приносила неплохие прибыли, особенно по водке и крупам. Савелий воспарился, дневал и ночевал в лавке, по ночам приторговывал горячительным. Он явно выслуживался перед Михаилом Григорьевичем, даже угодничал. Когда тот заходил в лавку, то длинный, с согнутыми и несколько придавленными плечами Савелий весь вытягивался, его бесцветные глаза глупо и никчемно выкатывались, ещё молодое, но сероватое лицо глупело и мертвело, а руки другой раз начинали слегка подрагивать. Быть может, Савелию мнилось: а вдруг этот строгий, рачительный хозяин прогонит его, как ненужного пса, и опять потянется скудная постылая жизнь? Когда же Охотников протягивал руку для приветствия, то Савелий неуклюже и низко склонялся рахитичным туловищем в подобострастном поклоне, заглядывал в строжевшие глаза хозяина. Михаил Григорьевич не вытерпел:
— Да ты, паря, не напрягайся, не суетися попусту. Будь человеком, просто человеком, — по-особенному — злобно и одновременно весело — сказал Охотников, отворачивая от Савелия загоревшееся лицо. Савелий помолчал, дожидаясь, не скажет ли хозяин ещё чего, и неестественно тонким голосом произнёс несвязное: