— Вас не удивило, джентльмены, — обратился Цератод уже не только к Фламмери, но и к остальным двум присутствующим, — что местное население разговаривает по-английски и только по-английски? Вы не пробовали задать себе труд разобраться, каким образом Этот язык, вопреки всем нашим прежним представлениям о дикарях, оказался родным языком туземного населения острова, заброшенного в неведомых просторах огромного океана? И не кажется ли вам, что единственным закономерным и логически обоснованным объяснением было бы, что эти негры, или, скорее всего, их более или менее отдаленные предки, бежали на этот остров от своих английских хозяев? Попробуйте только на минутку согласиться с таким предположением, и все становится на свое место. В таком случае совершенно бесспорно, что остров должен принадлежать той нации, тому государству, гражданам которого эти беглые рабы принадлежали, то есть в данном случае Англии, Соединенному королевству Британии и Северной Ирландии. Я хотел бы только в заключение обратить внимание моих уважаемых друзей на вошедшее в пословицу бескорыстие Англии. Она никогда не заявляет претензий на то, что ей не принадлежит по праву, и если Англия на что-либо претендует, то, можете быть уверены, она имеет на это самые убедительные и неопровержимые права.
Он вытер вспотевшую лысину синим клетчатым носовым платком майора Фремденгута и приготовился слушать возражения Фламмери,
— Я был бы счастлив, — сказал Фламмери, — если бы вы оказали мне честь выслушать соображения по поводу вашей речи, равно блестящей как по форме, так и по логике и глубокой своей содержательности.
Цератод вежливо кивнул в знак согласия, и Фламмери начал так:
— Мне показались весьма ценными заключения, высказанные вами, сэр, по поводу языка, на котором говорят туземцы этого острова. Но не согласитесь ли вы, сэр, что в последующих частях вашей речи логика на время изменила своему любимцу? В самом деле, не вошло ли в пословицу не только бескорыстие Англии, но и безмятежное благоденствие, в котором пребывают все ее подданные вне зависимости от цвета их кожи? А если это так, — а я не имею ни оснований, ни желаний сомневаться в соответствующих заявлениях министров его величества, — то какие побуждения могли бы толкнуть чернокожего, подданного его величества, бежать от сытой, счастливой и беззаботной жизни куда-то, пардон, к черту на рога, на какой-то остров, где нет не только пекущихся о его счастии чиновников британской короны, но даже самых обыкновенных христианских штанов? Не проще ли будет предположить, что эти негры бежали оттуда, где они живут так, как и полагается цветным? Я имею в виду Соединенные Штаты Америки. Я призываю в свидетели всевышнего, что если есть на всем земном шаре местечко, которым эти существа почему-то особенно недовольны, так это именно Штаты. Всякая другая, более злопамятная и менее великодушная нация брезгливо отвернулась бы от таких непомерно требовательных граждан. Но, видно, Америке суждено небом нести тяжкий крест белого человека, и мы будем нести его с покорностью и ровно столько, сколько это будет угодно господу. Больше того, мы будем до последних сил, а если потребуется, то и с оружием в руках защищать наше священное право преимущественного несения этого божественного бремени, и мы считали бы трусливым и бесчестным поступком уступить кому-нибудь часть этого тяжкого труда и ответственности. Поэтому мне, как деловому человеку и гражданину государства, которому принадлежали беглые предки этих негров, а следовательно, и они сами, ничего не остается, как взять под свое покровительство всех туземцев этого острова, просветить, возвысить и цивилизовать их, преподать им христианскую веру, так как они наши братья, и Христос умер и ради них. Я кончил, джентльмены.