Самый обычный день. 86 рассказов (Мунзо) - страница 228

Как только экзаменатор открывает дверь, экзаменуемый с исключительно бледным лицом входит в аудиторию, протискиваясь через толпу сотоварищей, которые роятся перед дверью. Не теряя ни секунды, наш герой садится за первую попавшуюся свободную парту. Парты сделаны из светло-зеленого пластика, а края столешниц — деревянные. Поверхности столов изрисованы шариковыми ручками и изрезаны перочинными ножами; среди надписей есть две скабрезные. Шум (складывающийся из стука крышек парт, двиганья стульев и гула голосов) увеличивается по мере того, как экзаменуемые входят в зал. Экзаменатор просит их быть любезными (это «будьте любезны» звучит торжественно, тон не допускает возражений) и рассаживаться без шума. На экзаменуемых замечание действует только несколько секунд: грохот и гул стихают, но потом возобновляются с новой силой. Теперь экзаменатор поворачивается к ним спиной: он стирает с доски какие-то строки, оставшиеся от предыдущей лекции; поворачивается лицом к аудитории (шум снова стихает) и, убедившись, что все сидят на своих местах, спускается с кафедры; идет к двери, закрывает ее, стряхивает с рук мел, которым он испачкался, пока стирал (этот жест заставляет умолкнуть последних болтунов), и произносит две фамилии. Двое экзаменуемых встают из-за своих парт и подходят к нему. Он вручает каждому кипу сброшюрованных листов; они начинают распределять их. По мере того как они продвигаются по аудитории, кладя по одному экземпляру на каждую парту, экзаменующиеся напрягают взгляд, пытаясь прочитать вопросы, написанные очень мелким шрифтом. Однако никто из них не пытается придвинуть к себе листы или осторожно приподнять верхний из них. Из состояния неподвижности все выходят только тогда, когда на каждом столе лежит по одному экземпляру и экзаменатор объявляет, что они могут начинать. Одновременно раздается шорох пятидесяти листов бумаги. Экзаменуемый с исключительно бледным лицом делает глубокий вдох, берет свою стопку скрепленных листов, кладет ее прямо перед собой и начинает спокойно читать. Он провел все выходные за письменным столом и теперь, когда экзамен наконец начался, чувствует нечто среднее между упадком сил и безразличием. На протяжении нескольких недель он готовился к этому экзамену, от которого в очередной раз зависит возможность продолжить начатое дело. Несколько лет тому назад он бы назвал этот экзамен ключевым, но время научило его, что все экзамены являются ключевыми, и если бы какой-то экзамен не показался ему таковым, он просто не был бы настоящим экзаменом. Прочитав все пять вопросов, он вздыхает с облегчением. Четыре из пяти он знает на отлично. Поэтому экзамен можно считать, по крайней мере, сданным. Неожиданно он замечает, что уже некоторое время выстукивает пальцами правой руки по столешнице: та-та-та-та-та, та-та-та-та-та… Наш герой смотрит по сторонам и видит, что все остальные экзаменуемые нервничают. Большинство уже строчат, словно время вот-вот выйдет; они исписывают лист за листом, сохраняя безразличное выражение на лицах. Двое глубоко задумались. Это ясно, потому что оба смотрят в потолок, наморщив лбы; один из них к тому же грызет кончик шариковой ручки. Еще один пригнул голову, чтобы спрятаться от взгляда экзаменатора; и просит сидящего рядом товарища о помощи. Он шевелит губами, произнося медленно по буквам какое-то слово, но сосед не понимает его и в ответ выпячивает нижнюю губу и пожимает плечами. Тот, который произносит слово по буквам, делает все новые попытки быть понятым. Так продолжается до тех пор, пока экзаменатор не начинает прогуливаться по проходам между тремя рядами парт. Тот, что раньше наклонял голову, вытягивается в струнку, выдавая себя излишне серьезным видом. Экзаменуемый с исключительно бледным лицом тоже садится прямо, словно и его могут застать с поличным, и решает наконец начать работу. Он снимает колпачок с шариковой ручки и ставит свое имя, а потом начинает писать ответ на первый вопрос четким и размеренным почерком; ровные строчки плотно ложатся на лист. Ответив на первый вопрос, наш герой переходит ко второму, но, написав несколько строк, снова чувствует слабость и откладывает ручку. Он устал. И эта усталость не может быть результатом напряженных занятий последних дней: возможно, его до крайности утомила вся эта серия экзаменов, которые ему приходилось сдавать, один за другим, с самого детства. Если бы, по крайней мере, этому был виден конец… Но после этого экзамена будет следующий, а потом еще один. Ему хорошо известно, что подготовка всегда требует усилий, и все равно никогда нельзя выучить все до конца, да и экзамены никогда в полной мере не показывают, насколько ты знаешь предмет: досконально или не очень. Эта убежденность, однако, не мешает ему задавать себе вопрос: наступит ли когда-нибудь день последнего экзамена? Наш герой продолжает писать безо всякой охоты. Он знает, что, как всегда, сдаст экзамен, потому что все всегда их сдают. И отнюдь не потому, что экзаменаторы благожелательны. Они строги, но, несмотря на это, экзаменуемый с исключительно бледным лицом не знает (как не знает никто из его знакомых) никого, кто бы когда-нибудь провалился на экзамене. Все всегда их сдают, потому что все готовятся на совесть. А раз никто не проваливается на экзаменах, этот страх перед провалом превращается в любопытное явление. Разве кто-нибудь не смог сдать очередной экзамен? И тогда зачем нужны экзамены, если все их всегда сдают? Они существуют только потому, что если бы их отменили, то все перестали бы так тщательно к ним готовиться, как готовятся сейчас?