Пётр Иваныч сидел на диване, читал газету и с некоторым удивлением прислушивался к грохоту кастрюль, крышек и сковородок на кухне. «Странно», – думал он, – «обычно приготовление пищи проходит спокойнее».
Борщ выкипал из кастрюли, свирепо морщась багровой мордой и тяжело ухая крышкой; из духовки раздавался запах чего-то однозначно подгоревшего, на сковородке почернела зажарка, а перед внутренним взором Елены Андревны разворачивалась во всей красе обидная картина: Пётр Иваныч держит открытой дверь подъезда перед смазливой соседкой, она проходит, улыбаясь, как довольная лошадь, спотыкается, роняет один из пакетов, Пётр Иваныч наклоняется помочь, слетают с носа его очки, девица их поднимает, сдувая с них пыль, сложив краснючие полные губы в трубочку прям перед пётривановичевским лицом, он от растерянности краснеет, рука невольно выпускает ручку подъездной двери, которая, качнувшись и начав движение в обратную сторону, легонько прихлопывает по заднице возмущённую всей картиной Елену Андревну, замешкавшуюся в общей неразберихе. Соседка, хохотнув, проскальзывает в подъезд, а Пётр Иваныч, томатнее борща, тупо смотрит ей вслед. Потом переводит взгляд на жену: «Ты не ушиблась Еленочка?» – при этом становясь ещё краснее, хотя, казалось, это вряд ли уже возможно.
«Старый пень!» – прервала свои воспоминания Елена Андревна. – «Лысый, правильный, противный, а перед смазливым личиком – как все!» И звонко, с размаху, замедлившись в начале и ускоряясь ближе к приземлению, полетела любимая чашка Петра Иваныча, разбиваясь вдребезги на мелкие кусочки, один из которых отскочил рикошетом по голени Елены Андревны, оставляя яркую длинную царапину.
У Петра Иваныча от плохого предчувствия ёкнуло сердце. Он появился на пороге кухни.
– Что ты делаешь, дорогая? – спросил изумлённый Пётр Иваныч, в волнении задрав очки на лоб и разглядывая побеленные мукой стены, расплескавшиеся ветряной сыпью томатные капли на белом кафеле, разлитое молоко… Посреди беспорядка стояла хозяйка, с всклокоченными волосами, искажённым злостью лицом, сияющей ссадиной на ноге. Когда он вернул на переносицу очки, то узнал в ней свою Елену Андревну. Она вмиг как-то обмякла и бормотала:
– Я… я… обед готовлю. И ещё, хотела, как в церкви учили – за врагов, то есть о врагах, попробовать помолиться, то есть, я просто размышляла…
«Похоже, врагам – ничего, а кухне нашей досталось,» – подумал Пётр Иваныч, а вслух спросил:
– Но, почему так эмоционально? – он с нескрываемым сожалением разглядывал осколки любимой чашки.
Елена Андревна растерянно развела руками: