Он уже давно забыл о своем решении не сидеть целыми днями за столом, в обед ходить гулять в парк, в шесть возвращаться домой. Так можно работать только тогда, когда у тебя надежные помощники, а Пашкевич не доверял никому. Вот ведь ни Тихоня, ни Аксючиц не обратили внимания на телефонные счета, доверься им…
Разобравшись наконец с бумагами, он откинулся на спинку кресла. Вновь, как несколько дней назад, перед поездкой на дачу, навалилась странная слабость, сердце билось глухо, с перебоями. Постарел, что ли? Хотя, какая это старость… Скоро отцом станет. Смешно все-таки, в его возрасте люди становятся дедами. А может, и у него уже есть внук или внучка, кто знает. Если есть внук, он окажется старше сына.
Он рассеянно придвинул распечатку Анонима. Шевчук прав, сегодня публиковать эту гадость нельзя. Еще вчера было можно, а сегодня нельзя, какую бы прибыль это ни сулило. Газеты поднимут такой вой — не отмоешься. Раньше он смотрел на «Афродиту» лишь как на средство разбогатеть. Теперь, когда у него будет сын, наследник, относиться к фирме только как к насосу для выкачивания денег Пашкевич уже не мог. Издательство должно поменять и профиль, и облик, имидж, как сейчас говорят, стать солидной уважаемой фирмой. Прошлое с дрянными книжонками постепенно забудется, все знают, что в белых перчатках первоначальный капитал не накопить. Нет, сыну нужно оставить не только деньги, но и дело, настоящее дело, чтобы не рос богатым дебилом, прожигающим нажитое отцом, а стал продолжателем того, во что он вложил всю душу. Тогда, наверное, не так страшно будет умирать.
Спасаясь от внутреннего жара, он приоткрыл фрамугу. Остро потянуло холодком, ветер зашевелил волосы, дышать стало легче. Понемногу отпускала боль. Глядя на поток машин, медленно ползущих по узкой улице, Пашкевич думал о Шевчуке. Он уже знал, что у Риты случился второй инсульт и ее отвезли в больницу, может, именно поэтому Володя больше не вызывал в нем ни злобы, ни раздражения. Несчастный, в сущности, человек. «Может, пусть пока поработает? — подумал Пашкевич, чувствуя, как окунается в дрему. — Выгнать его я всегда успею. Жизнь поубавит в нем фанаберии, мечты о замке с рыцарской башней забудутся, нужен ему теперь этот замок, как рыбе зонтик. Конечно, незаменимых людей нет, но, если честно, без него «Афродита» как яйцо без соли. Просто надо не забывать время от времени накручивать им хвосты, и ему, и Грише, чтобы не слишком-то воображали о себе».
Слова расплывались, путались, за окном темнело, молчал телефон. Пашкевич вдруг почувствовал такое лютое одиночество, что ему захотелось заплакать. Но слез не было, только странная слабость и сонливость. Захотелось домой.