– Сплю я, значит, сплю и вижу третий сон. Будто стою я в большой комнате совершенно один … и тихо так …
– Как на кладбИще… – подсказала нянька.
– Да …
Человек остановился на полумысли и с ещё бОльшим, просто-таки пристальным вниманием вперил взгляд в потолок, пытаясь, видимо, отыскать там вторую половину мысли. В комнате повисла долгая, давящая своей торжественностью пауза. Стало настолько тихо, что слышно было, как далеко-далеко на улице по булыжной брусчатке мостовой прошла смена караула.
– И што дальш-то? – осторожным шёпотом произнесла не на шутку заинтригованная нянька.
– Дальше?… – человек еле-еле, с большим трудом выходил из сковавшего всё его сознание ступора. – Дальше вот что …. Я снял штаны …, и сон закончился.
Оба собеседника тяжело молчали. Первый, подавленный торжественностью минуты, вперив многозначительный, полный мистических думок взгляд в потолок. Вторая, со снисходительной материнской любовью глядя на первого. Взгляд её выцветших белёсых глаз красноречиво говорил: «Как есть глупОй, с детства на головку-то слабенький был. Што уж тут поделать? Робёнок ведь ишшо, не наигралси в Штирлицав, хоча и президент уже».
– Нянь, а нянь, – прервал, наконец, паузу первый, – вот ты скажи мне, к чему такие сны могут сниться?
– Ну, это кому как, милай. Коли нормальный мужик, то баба к бабе, штаны к штанам, а тумбочка к прибытку стал быть, али наоборот, к дому казённому. Это у каво што на роду написано.
– А мне? Мне к чему это приснилось? И баб у меня завались, и штанов, и дом казённый в полном моём распоряжении. И чего мне ещё не хватает?
– А Бог его ведаить. Знаю, что говно, вообще-то, сниться к деньгам, а вот твоё …, этого я ну никак распознать не могу. К чему табе деньги-то? Скор ты уж шибко, што да, то да. Терпелка в табе не работаить. Пошто штаны-то сразу сымал? Нет бы обождать, поглядеть, чаво там. Можа чё и узнал бы побольше. Эх ты, сновидец Иосиф.[28] Только казённы дома-то разны бывають. Ну, ничё, ничё. Обойдётся. Давай ужо на бочок и баиньки, время-то ночь-полночь. Глядишь, чё-нито ещё привидится. Спи давай, сердешный, и я пойду. А хошь, колыбельну табе спою?
– Ага. Спой, нянька, спой. Ландыши. Только на немецком, ладно.
Человек отвернулся, уткнулся носом в подушку и засопел. Нянька погладила его по соломенной голове, поправила ночной чепец, укрыла любовно одеялом по самые уши, с детства слегка оттопыренные, и затянула медленно-протяжно: «Карл Маркс штадт, Карл Маркс штадт». Затем, не прерывая пения, обошла, переваливаясь с боку на бок, всю комнату, выключая на ходу светильники и бесполезные в этот час электроприборы. А когда помещение снова наполнилось единственно лунным сиянием, прошаркала, словно на лыжах, прочь. Что ж, ночью спать нужно, ночь она на то и ночь. Всё успокоилось в старом кремлёвском дворце. Только слышно было, как где-то далеко-далеко на улице по булыжной брусчатке мостовой прошла смена караула, бдительно охраняющего слуг народа и их смердящего идола от народа же. Что ж, каков народ, таковы и слуги. Таковы и идолы.