– Да на что тебе он! – сказала Валя и легонько мазнула ладонью по Эрнестову лбу. – Как был дураком никчемушным, так, видать, и остался.
Эрнест хрустнул огурцом и ничего не сказал. Просветленному огрызаться не гоже. И изливаться в никуда незачем – ей не прибудет, а от него убудет. Эрнест подумал было про закон сохранения счастья, все к этому располагало – угол, окно, табуретка о трех ножках, – но остановил в себе мысль, пресек ее. Мозги питаются покоем. Хватит думать. Сказал себе и перестал. Он научился управлять течением собственной мысли! Прежняя работа ума, – здесь она и происходила, при этой жене, она тогда также глядела на него – тоска волоокая! – представилась ему теперь колесом, буксующим в трясине, крутится порожняком, и летят из-под него во все стороны ошметки грязи. Пустая работа тяжелой мысли. А тут он ел бездумно и с аппетитом, а жена смотрела на него, опершись острым подбородком на тыльную сторону ладони. Пусть смотрит и внутренне меняется, решил он, и все же непроизвольно взмахнул рукой, отметая назойливый взгляд.
– Без рук! Ты мне только попробуй! – взвилась она.
Явился Петя в трусах. Встал у дверей кухни. Высокий, голова под притолоку.
– Чего у вас тут?
– Да ничего, Петь, ничего…
– Тогда тихо сидите, – сказал и ушел.
* * *
Все же выпили. За свиданьице. Женщине следует отказывать в главном, но не в мелочах. В мелочах она примадонна. Дошло до признанья. Эрнест признался, что он – это уже не он. Что тот, кого она знала, был почвой, навозом, удобрением для того, кто теперь сидит перед ней.
– Так я, что ль, с говном спала?! – вспыхнула. – Я, что ль, в навозе забрюхатела?
Женщины, думал Эрнест (его ум, получив передышку во время еды, теперь работал спокойно, размеренно, пульс постукивал в висках, как педаль Нориной швейной машинки; Нора тоскует, не спится ей, – это женщины. Он прошел сквозь них, как шампур сквозь мясистую мякоть. Шашлык съеден, шампур отброшен, – он сыт и доволен. Освобождение (Нора стонет, видит его во сне) далось ему легко.
– И надолго ты к нам пожаловал?
– До завтра.
– Кате к восьми в школу. Ты что же, и с дочерью родной поговорить не хочешь?!
– Поживем – увидим, – сказал Эрнест и встал. – Пора отдыхать телу.
* * *
Валя легла к Пете, в смежной комнате была Катя, так что телу Эрнеста пришлось отдыхать в коридоре на раскладушке. Раньше, до Кати, гости спали в смежной комнате.
Укладываясь в скрипучее ложе, Эрнест не без удовольствия думал о Нориной кровати – высокая, мягкая, «матерьяльчик» на наволочках нежный. Процедура отхода ко сну – это, по сути дела, репетиция умирания, и неважно, где это происходит, на Нориной кровати или на раскладушке, главное, проститься с собой полюбовно. Эрнест так и поступил: помассировал живот и грудь, сначала по, а затем против часовой стрелки, потрогал член, спокоен и на месте, похлопал себя по ляжкам, постукал кончиками пальцев вокруг висков, под глазами, поводил языком по деснам, пересчитал зубы, облизал каждую коронку у нёба, – он цел внутри и снаружи, спокойной ночи.