Франсуа всегда считал себя сильным и самодостаточным человеком, которого непросто лишить душевного равновесия. В четырнадцать лет родители сказали ему, что его усыновили, что его настоящая мать – англичанка и она по каким-то причинам не смогла заботиться о своем ребенке. Он привык считать себя чем-то нежеланным и временным, несмотря на то что Филипп и Жаннин обожали его и были ему прекрасными родителями. Но они никогда не смогли бы полюбить его так, как родная мать. Это развило в нем определенного рода упорство и глубокое, прочное недоверие к людям. Из страха оказаться покинутым и не желая снова испытать боль, Франсуа старался держать знакомых и коллег на расстоянии вытянутой руки. Исключение составляли один-два человека. Он не оставался нигде подолгу, переезжал с места на место, переходил с работы на работу, так чтобы не успеть пустить корни и привязаться к людям. Больше всего он страдал оттого, что Слиман каким-то сверхъестественным чутьем догадывался об этом. Франсуа пугало не столько одиночество или неизвестность, сколько тот факт, что Слиман мог в любой момент начать изводить его по поводу обстоятельств его рождения.
– Подумай только, – прошептал он как-то ночью через дверь. – Твоя собственная мать так тебя ненавидела, что захотела избавиться от тебя, отдать тебя другим. Ты когда-нибудь об этом думаешь? Представляешь, каким ты бы уродом? Только настоящая п…а могла сделать такое со своим сыном. Как ты считаешь? – Было три или четыре часа утра; весь дом спал, и даже пение цикад не нарушало полной, абсолютной, ужасной тишины. Франсуа закрыл голову подушкой и прижал ее к себе изо всех сил, но все равно отчетливо слышал каждое слово Слимана. – Я видел фотку твоей матери. Красивая женщина. Я бы хотел ее трахнуть. И Аким тоже хочет ее трахнуть. Может быть, мы оба сделаем это, когда убьем тебя. Что скажешь? Как тебе такая идея? Мы оба трахнем ее в задницу за то, что она сделала с тобой, маленьким беззащитным ребенком.
Наверное, это была худшая ночь в его жизни, из тех, что запоминаются навсегда. Но насмешки и задирания Слимана всерьез подрывали его дух. Каждый раз, когда он приносил еду, или забирал ведро, или считал, что Аким слишком нянчится или миндальничает с «нашим малышом», Слиман отпускал мерзкое замечание, или приставлял к его гениталиям пистолет и вырывал волоски на шее сзади, или с силой бил по голове. Франсуа думал, как поступил бы на его месте более храбрый человек – попробовал ударить Слимана в ответ? Сделал бы попытку убежать? Возможно, стоило попытаться сбежать. Если они убили Филиппа и Жаннин, они наверняка попытаются убить и его.