Интересно! Теперь я уже был уверен, что, если я вдруг завтра умру, она попытается снова выйти замуж. Я даже представил себе, как она это будет объяснять:
— Понимаете, только ради детей…
Боб пробормотал бы: «Умора!»
Я так не сказал. Я только с любопытством спросил:
— Почему ты так думаешь?
— Не знаю. Просто она не та женщина, которая может жить без мужчины.
— Она любила Боба.
— Знаю.
Произнесла она это каким-то странным тоном.
— Могу поклясться, что она и сейчас его любит, — добавил я.
— Вполне возможно, Шарль. Не собираюсь спорить. Это было бы бессмысленно. Сними-ка лучше халат, он промок. На солнце твои плавки быстрей высохнут.
А я женился бы снова? Забавно было размышлять об этом, глядя, как жена вяжет и, шевеля губами, считает петли. Но с полной определенностью ответить на этот вопрос я не мог. Несомненно одно: я горевал бы. Мне не хватало бы Мадлен. Для детей пришлось бы нанять гувернантку: в пансион я их не отдал бы ни за что. Не думаю, что меня прельстила бы перспектива женитьбы на Аделине, да и вообще вряд ли у меня возникнет желание снова пойти к ней.
Подумав так, я вдруг захотел ее и стал считать дни до отъезда в Париж.
— О чем ты думаешь?
— Об одном пациенте.
Приехал я ночным поездом третьего сентября, один. Утра на побережье стали прохладней, над водой висела золотистая дымка, и солнце не скоро разгоняло ее.
Я снова вернулся к своим пациентам, к привычной жизни. Теперь мне не хотелось на улицу Клиньянкур, хоть я и мог туда пойти; повидаться с Люлю тоже не было настроения.
Я ограничился тем, что как-то утром, умывшись и позавтракав, позвонил ей — перед самым приемом.
— Хорошо отдохнули на море? — поинтересовалась она.
— Как обычно.
— Как чувствуют себя жена и дети?
— Великолепно. А вы?
— Ничего.
— Как настроение?
— Не знаю. Мне как-то все безразлично.
Ответ мне не понравился.
— Вонючка все еще при вас?
— Кто?
— Мадемуазель Берта.
— Да, она здесь.
— Все такая же?
У меня появилось ощущение, что внезапно мы стали далеки друг от друга. Дошло уже до того, что мы не знаем, о чем говорить, ищем слова. Видимо, Люлю не одна. Впрочем, она никогда не бывает одна. Присутствующие слышат разговор. Может, этим и объясняется холодность ее тона?
— Начали возвращаться мои клиентки, и мы уже шьем зимние шляпки.
— На днях загляну к вам.
— Мне будет очень приятно.
— До свиданья, Люлю.
— До свиданья, Шарль.
Может быть, она раскаивается, что так была безудержно откровенна со мной при последней встрече? Но ведь она не сказала ничего такого, о чем могла бы сожалеть. А может, просто опять подпала под влияние мадемуазель Берты?