Один из его друзей был поэтом, а сейчас он главный редактор левой газеты и вроде бы депутат парламента. Но это можно уточнить у мужа. Не знаю, может быть, уже тогда этот человек придерживался тех же взглядов и оказал влияние на Робера.
Во всяком случае, переехать из Пуатье в Париж для брата было огромным облегчением.
Жан Поль бросил:
— Я его понимаю.
— Почему?
— Быть сыном важной птицы — небольшое удовольствие. Уверен, что многие студенты избегали его.
Г-жа Петрель, не выразив неодобрения, продолжала:
— Когда Робер в первый раз приехал на каникулы, я уже была барышней, и он разговаривал со мной гораздо свободнее.
— Рассказывал о своих похождениях?
— До этого не доходило. Он был не такой, как ты. Да и женщины его не слишком интересовали — я это заметила по его отношению к моим подругам.
— Девушки из хороших семей в нашем возрасте не очень-то котируются.
Отношения между матерью и сыном были достаточно свободными, и, надо думать, иной раз они толковали весьма откровенно. Несмотря на разность характеров и темпераментов, между ними существовала очень тонкая, я бы даже сказал чувственная, общность. Еще на похоронах я был поражен той заботой, которой окружил Жан Поль свою мать. Да и сейчас было видно, как они любят друг друга.
— И что же он тебе рассказывал?
— Что попробовал жить так, как его приятели, которым, чтобы учиться, приходится работать.
— Ты никогда мне об этом не говорила. И что же, он пошел билетером в кино?
— Нет. Думаю, что это ему показалось слишком легким. Когда-то он хотел служить в армии в пустыне, а тут решил пойти чернорабочим на Ситроен. Работали там в три смены. Его приняли в ночную. Для этого оказалось достаточно отстоять перед воротами в очереди с арабами, поляками, с людьми из самых мрачных углов Парижа и со всех концов света.
— И сколько он там выдержал?
— Три недели.
— По мне, много.
— По мне, тоже. Я была восхищена. И тут же стала издеваться: он вздумал сделать татуировку на левой руке. Счастье, что он сходил всего на один сеанс! Ему успели нарисовать только контур штурвала и инициалы.
— В английском военном флоте, — сообщил Жан Поль, — у всех офицеров татуировка.
— Тут есть разница.
— А зачем это было ему?
На вопрос Жан Поля ответил я, взглядом попросив позволения у его матери:
— Чтобы не отличаться от своих товарищей, быть, как они.
Жан Поль задумался.
— Кажется, я его понимаю.
Он действительно понимал Боба, потому что добавил:
— Думаю, в армии он предпочел бы быть рядовым, а не офицером.
Нас прервали. Дамы сидели в одном углу, мужчины стояли в другом.
— У меня тоже есть несколько вопросов к вам, — уже поднимаясь, сказала Жермена Петрель.