Вместе с чаем Крупсик принес мне карточку жены и ее последнее письмо. Я всегда носил их на груди.
– Скажите, что я мог бы для вас сделать?
– Я чист перед всеми. Перед одной моей женой я остался в неоплатном долгу. Она у меня одна, в случае чего она останется беспомощной сиротой. Напишите о ней Императрице, чтоб она не осталась на улице.
– Я сейчас же напишу ей обо всем, – отвечал глубоко тронутый старик. – Хотел бы я видеть ее!
– Вот ее карточка. Я всегда ношу ее особой, и сейчас Крупский вытащил ее из моего простреленного мундира.
– Какая она прелестная… Если моя дочь еще в Царском, она сама представит ее Императрице. Сейчас пойду писать письма.
Путешествие в Станиславов было не из приятных. Неподрессоренный фургон подскакивал на каждом шагу, и разбитая рука давала себя знать. Когда мы, наконец, прибыли на место, меня положили в общий зал между молоденьким прапорщиком с пулей в кишечнике и австрийским офицером, раненным в коленную чашечку. Прапорщик уже впал в забытье. «Ах, как мне теперь хорошо!» – были его последние слова.
– Это всегда так при перитоните, – шепнул мне Брон, – перед концом.
Перед расставаньем Коркашвили принес бутылку шампанского и налил всем по бокалу.
– Чокнемся, друзья и враги! Выпьем за все, что близко сердцу, за Родину, за славу наших знамен, за тех, кто для вас дороже жизни… за живых и за тех, кого уже нет. Алаверды!
Венгерец сунул мне в руку адрес его родных с просьбой послать им телеграмму. Сестра моя исполнила это поручение тотчас по моем приезде.
Свежая рана не болит. Но с наступлением ночи меня стала трясти лихорадка. После первой дозы морфия доктор, наверное, стал потчевать меня чистой водой, я не мог забыться ни на минуту. Бывало, в детстве мне снились белые грибки, прятавшиеся в моховой подушке, рыжики, выглядывавшие из-под опавшей хвои… Потом розовые и белоснежные платьица танцующих барышень… Теперь, в полубреду, мне грезилось опрокинутое орудие, тела убитых, слышались слова команды, невнятные фразы: «Грязовецкие осадили… Наша пушка осталась у австрийцев… Вперед, не задерживайся… Он убит наповал, разрывная пуля снесла ему черепную кость…»
– Морфию, доктор, еще хотя одну дозу…
– Зайка… ранен… Ну, я так и знала! – слышится взволнованный голос под окнами вагона. – Я поняла все, как только получила телеграмму!
Передо мною моя дорогая, любимая…
– Ах, Зайка, Зайка! Ну разве можно быть таким неосторожным?.. Я ведь тебе писала… Умоляла тебя…
Несмотря на острую боль, которая не дает мне вздохнуть, я не могу не улыбнуться.
– Как же можно хлопотать вокруг плиты и не обжечься? Но успокойся, опасность миновала, раны будут заживать помаленьку. А главное, ведь мы наконец вместе!