Это водоросли, они растут в море, а сейчас отлив. Потом вода их захватит, наступит на берег, будет прилив.
И она подойдет к нам?
Ну, мы ждать не будем, прилив не скоро.
Откуда ты знаешь, когда?
Каждые шесть часов. Луна своим притяжением воду за собой тянет, от земли не может оторвать, зато гонит волну, это прилив... Мы вернулись, Алик. Смотри, это наше море. Мы отсюда бежали, нас прогнали немцы, а теперь мы вернулись. Мы их победили, и снова будем здесь жить.
Потом мы пришли домой, ели кашу, но без шелушек, желтую, бабка достала пшено, и к нему кусок мяса, вареного. Я не мог разжевать, мама говорит, я тебе нарежу. Все равно, я с трудом ел, сухое трудно проглотить.
Зато ты ел мясной суп, говорит бабка. Суп не заметил, как съел, правда.
Мясо нужно есть, мама говорит, ты дистрофик. Теперь мы приехали, все пойдет как было, правда, Семен?
Как было, не получится, бабка говорит, и заплакала, вам придется все заново. А мне ничего не придется, только доживать.
И ушла за свою ширмочку. А папа с мамой остались сидеть, ничего не ответили.
Потом я ушел, сидел в кресле дяди Бера, кожаном, огромном, с плоскими твердыми пуговками.
Заново так заново, папа говорит, попробуем, мы не старые еще.
Утром говорили
Утром я сидел в общей комнате, бабка поставила передо мной кашу, не геркулесовую, а гречку, потому что суббота, чтобы праздничное настроение поддержать. В субботу евреи не работают, руками делать ничего нельзя, но есть можно, вот тебе повкусней, она говорит. Ну и жизнь, война кончается, а просвета не видно.
Мам, говорит мама, выходя из комнаты, она почти неодета, пошла помыться... мам, скоро все кончится, и мы заживем, как когда-то жили. До войны.
Только у меня в квартире, где и одному не повернуться, вот все, что нас ожидает, говорит бабка, она не верит, что получит назад свою квартиру, но надеется. Зина, ты бы оделась, Томас может выйти.
Наплевать на этого дурака.
А папа давно на работе, он снова главный врач, как до войны.
Лучше бы он забыл про руководство, вздыхает мама, простым врачом спокойней в наше время.
Он теперь партийный у тебя, говорит бабка, и с треском ставит на стол тарелку с кашей для себя. Иди мыться, каша остынет.
Тем временем из своей комнаты выходит Альберта, она плывет, как яхта на парусах, вчера мы с папой видели одну, он говорит, смотри-ка, в живых осталась... Чуть не заплакал. Я удивился, подумаешь, кораблик с парусом. Но это живая история, папа говорит, до войны здесь было много яхт, мы катались, милое время, ни немцев, ни русских, только эстонцы, свои русские и капля евреев, так и жили.