* * *
С некоторых пор Пардино стал видеть и сны, совсем как человек. Вернее, почти. Все-таки его сны отличались от человеческих по самой сути своей. Если у правоверного и сон как сон, простой, словно сама его жизнь, ничего такого, что гяуры называют «пророческим» или «вещим» (во всяком случае, не должно такого быть), то у этого зверя даже в снах имелся и запах, и особая подоплека, замешанная на непонятных смыслах, предугадывании чего-то, что неведомо пока даже толкователям воли Аллаха. И сильным мира сего тоже неведомо, что уж говорить о простых смертных.
Так уж вышло, что частенько Пардино-Бей начал предвосхищать и предугадывать то, что скрыто за завесой, погребено за чередой событий и соткано лишь намеками да какими-то неясными штрихами. Человек сведущий сказал бы, что так взрослеют, отбрасывая за ненадобностью и детские наивные страхи, и детские наивные мечты, и самое детство. Только детство-то у любой рыси заканчивается на втором году жизни, а сейчас уже скорее старость близка. Так что не во взрослении дело. Было еще что-то, связанное или с милостью Аллаха, или, что скорее всего, с проделками иблиса, будь он проклят во все времена и всеми правоверными…
А с другой стороны, загадочны и таинственны все пути, доступные безгрешному зверю.
Что мы можем вообще знать о них, как нам понять, где тут воля Аллаха, где иблиса? Да ничего и никак, по большому-то счету. Сам Пардино, возможно, и имел какое-то мнение по этому поводу, но он уж точно никому о том говорить не стал бы. Всякими пустыми разговорами пусть занимаются люди, это их любимое занятие. На то они и люди.
В то утро ему снилось, что проснулся он задолго до рассвета – как от толчка, как от укола. Словно в сердце кто-то кольнул острой иголкой да и был таков, исчез, растворился в предутренних сумерках, оставив Пардино-Бея лежать с открытыми глазами, в которых ни сна, ни неги, одни лишь настороженность и тревога. Гибко, рывком зверь поднялся на лапы, напряженно прислушался и замер, готовый…
Но и сам он пока не очень понимал, к чему именно готов. То, что сегодня предстоит эта странная, по его мнению, охота, в которой и ему придется поучаствовать, зверь за насущное и важное не принимал, наоборот, считал баловством, людской прихотью, даже безумием. Разве так охотятся? Такой толпой и с таким шумом? Лучший охотник – одиночка, на мягких лапах и с пружинной грацией, не чета этим. Ему ли не знать?
Однако беспокойство не проходило, словно кто-то невидимый и всезнающий давал понять: готовься. Предвестники судьбы уже рядом. Что-то будет. И, возможно, в твоих силах это предотвратить.