Волкодавы в охотничьей свите Мустафы выразили свое недовольство и непонимание вполне однозначно – не глупым лаем, но свирепым рычанием. Это были лютые, могучие, натасканные на всякую дичь псы. Их вожак по кличке Кабул, не сводивший с Пардино налитых кровью глаз, понял вдруг, что рядом не просто кот, коих он ненавидел всем естеством своим, а достойный соперник. Они как-то одновременно представили и увидели схватку друг с другом – и финал ее: когтями задних лап огромная рысь вспарывает волкодаву живот.
Кабул зарычал глуше и отвернул морду в сторону, решив, что связываться с этой большой кошкой не время и не место. А Пардино вообще было не до драки, внутри чуть ли не выло: скоро, совсем скоро будь начеку, будь на месте…
В этот миг он проснулся по-настоящему – и понял, что любимых котят его обожаемой хозяйки рядом нет, что он находится в каком-то чужом, незнакомом месте, что бок его болит и передняя лапа почти не слушается… Но это было плохое, неправильное пробуждение. И зверь, мгновенно изгнав его, снова погрузился в сон.
…Боя не будет. По крайней мере в том понимании, что вкладывают в это слово люди. Вот совсем недавно бой как раз был, и Пардино еще не забыл, как убил неизвестного ему человека, помогая этим спасти другого человека, вот этого, по имени Мустафа. Там, в глухом переулке.
Пардино вообще мало что забывал. Ну а уж такое тем более. Рвать когтями податливую плоть, что может быть слаще?
Но здесь что-то другое. Запах беды. Запах тех самых перемен, что он учуял еще утром. Если ты такое умеешь, то быть тебе на голову выше людей и зверей, быть над ними султаном и пашой. Пардино умел, хотя до «паши» было, он сам это чувствовал, еще ох как далеко, а до «султана» и подавно.
И вот он различил этот запах. Не медоносный запах луговых цветов, не дразнящий аромат шелковой травы, не горький дух слежавшейся листвы и сосновых иголок, а будто вонь паленой тряпки коснулась ноздрей. Вместе с ней вошло то самое предчувствие непоправимого, с которым он так свыкся за последние часы. И лапы сами понесли туда, откуда веяло этой бедой.
Сначала он шел медленно, принюхиваясь, а потом все резче и резче, ускоряя шаг, припадая к земле, как на охоте. Со стороны казалось, что этот диковинный зверь, ни на кого в охотничьей своре не похожий, просто хочет спрятаться в траве, чтобы потом неожиданно вынырнуть и… Кто знает, что дальше? Смельчаков нет, чтобы выяснить, пусть это проверяют вожатые, что следом идут, на то они к нему и приставлены.
Пардино не было дела до людского мнения, он вообще не доверял людям, а уж слушать их… Вообще-то, слушать их он мог: не всех, конечно, только тех, кому верил. Их как раз можно было и слушать, и слушаться. Но сейчас не тот случай, сейчас все решали мгновения, потому что беда пришла, встала во весь свой медвежий рост, занесла лапу для удара. Упредить этот удар и перехватить лапу – вот что надо успеть ему, Пардино.