Среди всех прочих духовное поприще больше других предполагает четкие обязанности перед жизнью.
Между двадцатью и двадцатью четырьмя годами, когда молодые люди, возможно, весьма далеки от того, что именуется глубинным пониманием жизни, семинарист уже должен иметь твердые принципы и во взглядах на жизнь, и в понимании ее. Нелегко сформировать глубокие убеждения в годы, когда тебя захлестывают радужные волны молодости, и нельзя сказать, что все семинаристы выходят из семинарии с твердыми убеждениями. И все же встречаются такие молодые люди, которые покидают семинарию с истинной верой и непоколебимой решимостью в душе. Но каким бы ослепительным ни был свет, излучаемый вечными идеалами, которым поклоняются эти юные души, все же и эти избранники ощущают по временам тяжесть воспринятой ими веры. И не потому, что вера их не истинна, а потому, что она слишком тяжела и чересчур много требует от их еще слишком юного возраста.
Но если реальность истин, в которые верует такой юноша, подтверждает не только логика ума, книг и проповедей, а и непосредственное лицезрение природы, то истины эти становятся как бы теплее и ближе юной душе, заставляя сердце радостно биться.
Так вот радовалось и сердце Василе Мурэшану. Путешественники выходили из вагона, то и дело сновали мимо него, разговаривали, смеялись — он ничего не слышал. Девочка лет пятнадцати, стройная, черноглазая, с чуть вздернутым носиком, осмелилась даже подойти к нему и заглянуть через его руку, которую он положил на оконную раму. Василе не обратил на нее никакого внимания, и тогда этот чертенок в юбке, уязвленный тем, что ему не удалось вывести из мечтательного состояния юношу, вот уже час, как глядевшего в окно, быстро пробежал мимо него, расхохотавшись прямо ему в ухо. Семинарист вздрогнул, обернулся назад, но, никого не увидев, вновь высунулся в открытое окно. Ему хотелось, чтобы учитель Марин именно сейчас спросил его про «божьи следы в мироздании», как старик именовал космогонические доказательства бытия бога. Василе сумел бы ответить ему так, что старик только бы рот раскрыл.
Поезд остановился на совсем маленькой станции, вернее сказать, на полустанке. Это была первая деревня, которую, выехав из города, увидел Василе Мурэшану. Село казалось бедным, с узкими улочками и хатами, крытыми соломой и дранкой. Но при виде деревенских домиков мысли Василе приняли другое направление. Он представил себе родное село и, конечно же, вспомнил домнишоару Эленуцу, о которой почти позабыл. «Да, да, я ее увижу! — заверил он себя, — Может, мы вместе разговеемся на пасху, кто знает. И книгу я ей вручу обязательно!» В голове у него сразу же затеснились картины: каким образом он дарит ей эту книгу. Из множества ситуаций, какие рисовало перед ним воображение, он не мог остановиться ни на одной. Он решительно отверг первое свое желание переплести книгу, поскольку переплетчик мог и не закончить работу до конца каникул. Зато твердо решил начертать на первой странице посвящение. Но что написать Эленуце, как к ней обратиться? Найти какое-нибудь изречение или стих, написать просто — «домнишоаре» или же «милой домнишоаре», — тут он ничего не мог решить.