Загробный Брю на чем тот и этот свет стоят костерил бестолковых обитателей Норного поселка, вешающих где попало, на чем попало и совсем не вешающих табличек с именами проживающих в норах-домах. Брюгай же, знавший где живет Уткинс, выбился из сил и едва не падал с елки от усталости.
— Чтоб мне в кружке утонуть, проглоти ее сом! — громче обычного возмутился Брю, останавливаясь у очередной таблички.
На привязанной к палке старой разделочной доске было выжжено: «Пока живу здесь, но надеюсь, что перееду. А еще я пою. Дальний Бибус».
— Я и ближнего-то никакого не знал, хорони его лещ! — негодовал призрак. — А его родственнички уже тут как тут — новыми хойбилонцами заделались. Надеюсь, Уткинс, протухни его селедка, не подался в плясуны. Тьфу!
Брю забыв, что он нематериален, попытался сплюнуть, но тщетно. Только маленькое облачко, похожее на трубочное колечко, отскочило от головы и растворилось в воздухе.
«Чтоб меня! — зажмурил единственный глаз Кривой Кид, но поборов страх, на цыпочках, зашагал дальше. — Уткинс, значит… Так вот с кем водит знакомство любитель экзотических птиц!»
Пройдя улочку почти до конца, то и дело останавливаясь и чертыхаясь, покойный паромщик добрался до норы с кучей надписей прямо на двери. Среди прочих образцов хозяйской фантазии типа: «Все Дрыглы здесь» или «К глухому Тэду не стучать» значилось: «Уткинс. Прошу покорнейше. Третья направо, с окном». Отыскав указанное окошко, Брю просочился в форточку. К хождению сквозь стены паромщик никак не мог привыкнуть.
Папаша Уткинс еще не спал. Проводив недавно гостя, одного из дальних родственников, он собирался «глотнуть чайку». Каждый раз перед сном пожилой невысоклик перечитывал заветное письмо от дочурок, пил чай, вздыхал и, надеясь на лучшее, засыпал. Только-только чайник стал издавать призывные звуки, как в нагретой комнате враз похолодало. Недоуменно пожав плечами, Уткинс хотел идти за дровами, как за спиной кто-то хрипло хихикнул.
— Что, старичина, приморозило? Иди — иди, подкинь дровишек-то, рак-отшельник.
На кровати сидел его давний, еще с детских лет, приятель — Брю Квакл.
Вот только вид у него был весьма необычный. Скорее вида никакого и не было, только одна светящаяся прозрачность, как будто Брю вылепили из лунного света.
— Куда же ты подевался? — воскликнул папаша Уткинс, прежде чем удивиться или испугаться.
— У-умер я! — загробным голосом торжественно взвыло привидение.
Уткинс, открыв рот, опасливо отступил в дальний угол.
Брю все больше и больше нравилось пугать смертных, и с этим он ничего не мог поделать. «Издержки состояния, — как-то пояснил ему призрак человека, зарезавшего своего брата из-за наследства. — Это не лечится».