Когда из-за занавески совершенно неожиданно, как паяц из коробочки, появился священник, она страшно перепугалась, поняв, что все это время сидела почти вплотную к исповедальне, и священник может заподозрить, что она подслушивала. Охваченная стыдом, она потупила взгляд, но священник молча прошел мимо нее.
Сердце ее тревожно билось. „Пора уходить“, — подумала она. Нагнувшись, она стала надевать туфли, но ноги распухли и не входили в них. От отчаяния она чуть не заплакала.
— Не могу ли я помочь? — Подняв глаза, она увидела вернувшегося и стоявшего рядом с ней священника.
— Я не думала, что это — исповедальня, — испуганно забормотала она. — Не могу никак надеть свои туфли. Я очень сожалею. Я не подслушивала. Ноги распухли и никак…
— Не спешите, — сказал священник, садясь рядом с ней. — Нет никакой нужды торопиться.
— Кроме того, я съела здесь бутерброд. Я очень сожалею об этом.
— Вы съели здесь, говорите, бутерброд?
— И я засмеялась, когда тот противный мужчина набросился на своего ребенка за то, что он ковырял в носу в тот момент, когда зазвенел колокольчик.
— Да, это было „Вознесение Даров“, ммм…
— Проклятые туфли! Мне надо идти. Значит, вы тоже заметили.
— Посидите немного тихонько.
— Я уже посидела тихонько. Я здесь уже несколько часов. Я здесь спала.
— В этом нет ничего плохого.
— Как это нет? Мне нужно работать, платить по счетам, взять себя в руки, собраться.
— У меня такое впечатление, — сказал священник, — что вы уже слишком долго держите себя в руках, слишком собраны.
— Мне теперь не для кого это делать, — тихо сказала Джулия. — Я осталась совершенно одна. Жиля лишили водительских прав, а он все-таки взял машину, и они с Кристи поехали. Оба они погибли. Я не ожидала, что это так опасно. — Голос ее нервно завибрировал. — Ребенок имеет полное право видеться со своим отцом. Неужели вы не понимаете? В этом моя вина. Если бы я была благоразумна и думала о возможных последствиях, Кристи был бы сегодня жив!
Священник молчал.
— Я не более собрана, — продолжала Джулия, — чем „собраны“ мои ноги и мои туфли.
Священник молча слушал.
— Но не думайте, — сказала Джулия, которая, начав говорить, не могла уже остановиться, — что мне жаль погибшего Жиля. Наоборот, я очень даже рада, что он погиб. Он был эгоистичным, жестоким и грубым, и он был скверным отцом. Я уже с ним в это время разводилась. Мне было страшно видеть его пьяным и неприятно — трезвым. От него всегда воняло, мне было очень трудно его переносить, и однажды я не вытерпела, ударила его и сломала ему нос. Я не жалею об этом, а горжусь собой. Обычно я дрожала от страха и выставляла перед собой Кристи, загораживаясь им как щитом. Я знала, видите ли, что хоть он и был дерьмом, но не настолько, чтобы ударить ребенка. О Господи! — воскликнула она, — зачем я все это вам говорю? Вам же до этого нет никакого дела. У меня нет веры. Моя вера в Бога недостаточно тверда, да к тому же я и не католичка. Ведь это же — католический храм, не так ли?