Врангель между тем поднялся на мелкий бугорок и застыл, резко возвышаясь над группой окружающих его офицеров. Сухие глаза его горели, короткая жесткая щетинка усов величественно задралась. С гордостью оглядев строй, он взмахнул левой рукой, и вдруг зазвучал его резкий звенящий голос:
— Приветствую вас, боевые мои орлы! Приветствую на чужой негостеприимной земле, куда бросила нас лихая судьба, чтобы испытать крепость русских сердец. Крепитесь! Мужайтесь, соратники! Не пройдет и трех месяцев, и я поведу вас вперед, в Россию. Знайте, верьте! Возрождение России близко! Мы принесем русскому народу освобождение от ига большевиков. А пока — держитесь! Пока мы должны жить здесь, среди голых полей и голых гор, мы должны быть твердыми, мужественными. Бог оценит наши подвиги! Солнце воссияет нам!..
И тут произошло неожиданное. Ветер разогнал облака, и из-за туч показалось, разрастаясь, огромное солнце, осветило унылую долину, где размещался лагерь, дохнуло желанным теплом. Шеренги дрогнули, качнулись: после стольких дней холодного, свирепого норд-оста и пронизывающего дождя это было как божественное озарение, как счастливая примета. Врангель — опытный психолог — не преминул воспользоваться этим. Показывая на солнце, он кричал о миссии, возложенной на русскую армию богом и людьми, о святой справедливости дела, которому он служил, служит и будет служить.
— Верьте, орлы! — взывал Врангель патетически. — Большевизм будет свергнут, и это яркое солнце вновь воссияет на небе нашей измученной родины! Держитесь, орлы! Я — ваш командующий! — всегда с вами! Я приведу вас с победой домой!
Солнце вновь закрыли низкие тучи, и в долине потемнело. Врангель, выкрикнув напоследок здравицу в честь русского воина, замолчал: у него совсем некстати внезапно пресекся голос.
Бухнул оркестр. И как-то вдруг, привычно-спокойно и плавно качнувшись, пришли в движение длинные ряды серых, печальных и грязных шинелей. Мерными, привычными шагами проходили части корпуса мимо бугорка, на котором стоял главнокомандующий. А он возвышался надо всеми и смотрел куда-то поверх голов свиты, поверх серых шеренг своими страшными, бесцветными, сухими глазами, точно был он где-то далеко и все происходящее в этом галлиполийском лагере уже ни в малейшей степени его не касалось...
Прошло больше месяца. Минуло тоскливое рождество. Покатился 1921 год. За это время Врангель еще раз посетил галлиполийский лагерь — уже не на французском боевом корабле, а на своей яхте «Лукулл», где жил, — привез несколько орденов святого Николая-чудотворца, им же учрежденного еще в Крыму. Кутепов продолжал «закручивать гайки». В городе и лагере четко действовал комендантский час, ходили патрули, была учреждена гауптвахта, выработан даже дуэльный кодекс и запрещена брань, «порожденная разгулом войны». Каждой части вменялось в обязанность строго соблюдать все свои полковые праздники, проводить смотры и парады по любому поводу. За продажу (и обмен на продукты питания) оружия военно-полевой суд без долгого разбирательства выносил смертные приговоры. Французы понемногу сокращали паек. Специально учрежденная рыболовецкая команда не могла наладить дела: почти половина улова отдавалась богатому турку, у которого арендовали сети. Специальные команды ходили десятки километров за топливом, пытались воровать пустые немецкие снарядные ящики. Случалось, выкрадывали и снаряды, — несмотря на стрельбу часовы х-сенегальцев, разряжали их с риском для жизни и продавали порох местным охотникам. В лавочках для генералов и старших офицеров торговали кое-какой мелочью по диким ценам, в два, а то и в три раза превышающим рыночные галлиполийские.