Заключение Плевицкой было определено отбывать в женской каторжной эльзасской тюрьме в местечке Агепо, известной своей суровой дисциплиной и режимом (письма раз в месяц, свидания раз в год, разговоры на первые пять лет во время работы и прогулок запрещены и т.д.).
Конец дня, вечер и особо ночь Плевицкая провела в состоянии, близком к помешательству. Она снова и снова возвращалась к своей жизни со Скоблиным, особенно к последнему году ее. Вспоминала детали и всякие мелочи, казавшиеся необыкновенно важными, а на самом деле бывшими сущей безделицей, которые и в голове держать не стоило...
Ей вспоминался муж и — тяжкая перемена, давившая его все последние годы. На людях еще держался, а дома, наедине, словно черная туча накрывала его.
Плевицкая стала вспоминать, когда же случилось это точно. И долго мучилась, не могла вспомнить. А потом вдруг точно буквы горящие на тюремной стене стали высвечиваться. И в слово огненное медленно складывается — «Ва-дим», «Ва-дим», «Вадим». Плевицкая тут же спомнила тот теплый сентябрьский вечер, когда Скоблин вернулся из Парижа в Озуар ла Феррьер. Он был за рулем. А рядом — незнакомый, но словно виденный уже где-то сухощавый господин неопределенного возраста, не то француз, не то итальяшка — по виду черномазый, вертлявый, с набриолиненными блестящими черными, как склеенными волосами и загорелым, маленьким, как сухая груша, лицом лилипута. Она еще очень удивилась тогда, когда он подошел, галантно поцеловал руку хозяйки, представился — «Вадим Кондратьев, журналист» и заговорил по-русски. Торопливо и не четко произнося слова. Он не понравился ей сразу — своей вертлявостью и суетливостью. Но стал довольно частым гостем семейства Скоблиных. И всегда его привозил сам хозяин. Иногда его оставляли на ночь, если ужин затягивался, но рано утром он исчезал внезапно, незаметно, не сказав никому ни лова... Да, вот откуда шла опасность ее дому, семье и ей лично. Точно Плевицкая сразу увидела, угадала, почувствовала некие черные флюиды, идущие от Вадима Кондратьева, которого она позвала про себя «козлом», «сыном сатаны» и почему-то «колченогим», хотя Вадим сохранил вполне офицерскую выправку и совершенно не хромал... У нее он рождал неясные, но одинаковые предчувствия. От него пахло опасностью. Надежда Васильевна как-то сказала об этом мужу. Тот отмахнулся: пустое, он добрый и, как все мы, несчастный парень, у него финансовые неурядицы и нелады с нансеновскнм паспортом. Потерял, просрочил — что-то такое. Можешь не обращать на него внимания. Впрочем, он говорит, что скоро уезжает в Германию. Возможно, и не увидишь его больше.