— В наших местах он тоже показывался, пан капитан, хоть и нечасто, — говорил Томшик самым будничным тоном. — Сам я ни разу не видел, бог миловал, но люди встречались, и такие, что верить им безусловно стоит. И девушка однажды пропадала — средь бела дня, в лесу, где никак не могла заблудиться. Как ни искали потом… Только ее ожерелье и нашли, прямо на дороге. Есть у него и такая привычка: когда уводит, обязательно что-нибудь из ее вещичек оставляет. И случилось это, между прочим, не сто лет назад, а уже в двадцать девятом, аккурат за две недели до моей свадьбы. Потом у меня жена частенько ходила одна по лесу из деревни в повят, но я за нее нисколечко не беспокоился, все ж знают, что замужних он не уводит. Вот так с ним и обстоит, пан капитан, есть места, где в него верят все поголовно. Здесь он, правда, как сказал тот старикан, объявлялся в последний раз еще в прошлом веке, за пару лет до наступления нынешнего, так что в него верят одни старики, а народ помоложе — как-то и не особенно. Пан капитан… Я ту историю, с панной Катажиной, прокручивал в голове и как человек, в Боруту верящий всерьез, и как розыскник. Все совпадает до мельчайших деталей, что бы вы ни думали, как бы ни относились… Это Борута. Доподлинный…
Я ему не верил, конечно. Поскольку до сих пор не верю в нечистую силу любой разновидности. Тут другое. При ярком солнечном свете его история представала бы как-то по-иному, а сейчас, здесь, в полутьме, при пляшущем порой огоньке керосиновой лампы и колыхавшихся тенях… Нет, я не верил. Просто чувство возникало какое-то странное, я не мог его описать словами, но оно было, непонятное, странное, самую чуточку даже жутковатое…
Чего-то не хватало с некоторых пор… Ага! Размеренного и негромкого похрапывания Сидорчука. Мельком оглянувшись, я обнаружил, что Сидорчук уже не спит, а внимательно слушает наш разговор — польский он знал достаточно хорошо и, безусловно, понимал все до словечка. И лицо у него какое-то странное, отнюдь не скептическое. Словно бы он…
Полог взлетел вверх — точно так же, без стука, пошел капитан Ружицкий, посмотрел на нас с Томшиком, усевшихся друг против друга, с некоторым удивлением, но спрашивать ничего не стал. Спросил только:
— Вы не против, пан капитан, что я поговорю с Томшиком на свежем воздухе?
Понятно — свои секреты, которые следует уважать, как он уважает мои…
— Мы, собственно, уже закончили, — сказал я, вставая.
Когда они с Томшиком вышли, я снова глянул на Сидорчука — и точно, лицо у него было какое-то неправильное. Ему бы смотреть на свой вновь обретенный автомат и радоваться, что все обошлось, — а у него физиономия, как тогда в шеренге у Томшика, и взгляд пару раз вильнул так, как никогда за ним не замечалось…