— Только раз? — послышался ее нежный, полный трепета голосок.
Глаза тут же открылись.
— Мадемуазель!..
Она удрученно покачала головой.
— А я постоянно жульничаю, — призналась она. — Я и понятия не имела, что это скверно, пока однажды тетушка страшно не рассердилась и не заявила, что больше никогда играть со мной не сядет!
Он не удержался от смеха.
— В вас нет никакой скверны, дитя! Вы же играли не на деньги.
— А вы?
— Да, девочка.
— Ну, тогда это действительно ужасно, — согласилась она.
Он молчал, подавляя стремление выложить ей всю правду.
— Но… но… только не смотрите так мрачно, сэр, — продолжал умоляющий голосок. — Уверена, у вас были к тому очень веские причины.
— Ни единой.
— И теперь, пользуясь этим предлогом, вы решили искалечить всю свою жизнь? — с укором заметила она.
— Это не зависит от моих желаний, — с горечью ответил Карстерс.
— Ах, что за жалость! Какой-то один неверный шаг, и вся жизнь переменилась! Как странно… Вам следует… как это… искупить… да! искупить свою вину.
— Прошлого не изменить, мадам.
— Это, конечно, верно, — с глубокомысленным видом кивнула она. — Но ведь его можно забыть.
Рука его было приподнялась, затем снова бессильно упала. Бесполезно… Он не в силах сказать ей правду и просить разделить свое бесчестие. И что самое главное — не смеет жаловаться. Он сам решил взять вину Ричарда на себя и должен терпеливо сносить последствия. Эту ношу, этот крест так просто не отбросить, но последнее время она стала для него слишком тяжела. И это навсегда… навсегда. Ему следует осознать этот факт. Всю свою жизнь, до конца дней, он будет один против целого мира; его имя будет вечно покрыто позором; он никогда не посмеет просить это милое дитя, эту девушку, которая смотрит на него сейчас с умоляющим выражением на прекрасном чистом своем личике, стать его женой. Он мрачно глядел на нее сверху вниз, пытаясь убедить себя, что безразличен ей, что все это лишь плод его собственного дурацкого воображения. Теперь она, кажется, говорила… да, он снова слышал ее нежный голосок, повторяющий:
— Разве это нельзя забыть?
— Нет, мадемуазель. Это всегда будет со мной.
— Но разве не лучше забыть, во всех отношениях?
— Это всегда будет стоять на пути.
Оказывается, этот мертвый, механически звучащий голос принадлежит ему. В голове неотступно звенела и билась одна лишь мысль: «Ради Дика… ради Дика. Ради Дика ты должен молчать». И он решительно тряхнул головой и весь подобрался.
— На пути к чему? — спрашивала Диана.
— Я… никогда не смогу просить женщину стать моей женой, — ответил он.
Диана рассеянно обрывала лепестки роз, тонкие, душистые они медленно падали на землю.