— Да, — дружно ответили мы с Седельниковым.
— Но я ничего не крала! Я честно купила! Вот у этого! Не имеете права! Я не знала ничего! Это мое! Уходите отсюда!
Седельников, почуяв свет в конце туннеля, сразу осмелел:
— До чего вы тупая и юридически неграмотная! А еще бизнесом занимаетесь. Вам же битый час толкуют: возьмите свои триста, отдавайте сумку, и расстанемся друзьями.
— Но я не крала!
— Какая разница? Все равно все у вас конфискуют, и вам не останется ни шиша. Еще и по судам затаскают. Вы женщина неразвитая, нецивилизованная, невоздержанная на язык. Ахнуть не успеете, как вам срок впаяют. Будете лежать на нарах в золотом платье.
— Баба, я какать хочу! — нудел негритенок, ерзая на ящике.
— Погоди, Никита! Как это мне срок впаяют, когда я не крала?
— Вы скупали и сбывали краденое. Соучастие в организованной группе. От трех до восьми, — врал Седельников.
— Чего восьми?
— Да лет же! На нарах! Быстро берите свои триста и ведите ребенка в сортир.
Ошалелая Чупачупсиха тупо глядела на протянутые деньги, а Седельников двигал сумку к себе.
— Много крему продали? — осведомился он.
— Три банки.
— Гоните тогда еще шестьдесят рэ. И быстро, быстро в сортир, пока вас не замели!
Юридически-тюремных словечек он тоже из телевизора нахватался — одним глазом из-за «Незнайки» посматривал отечественные боевики. Китобойное лицо жадной Чупачупсихи налилось густой краской. Три сотни она взяла, но сумку в сторону Седельникова швырнула с такой злостью, что та подпрыгнула по кривой, накренилась, зевнула драной молнией, и желтенькие коробочки градом посыпались на грязный асфальт. Уже во время нашего спора с Чупачупсихой поднабралось достаточно зевак. Теперь уж все кому не лень, бросились подбирать коробочки и совать в сумку. Когда сбор закончился, сумка показалось мне более худой, чем в моей квартире или даже чем у Чупачупсихи за ящиком. Но главное, я услышала смех. Знакомый такой смех — ехидный, сухой, сипловатый. Я тогда его расслышала, когда Цедилов с несчастным лицом пытался собирать коробочки, а они все катились, он подбирал их и снова ронял. Жутковатый смех! И слышала я его где-то совсем недавно. Между тем в толпе зевак не было видно ни одного знакомого лица. Я обернулась. Никто не стоял за моей спиной. Зато я увидела ограду Фокинского рынка, а за ней какое-то здание. В закатном свете сияла щегольская вывеска «Ткани Европы». Магазин, где трудилась менеджер Харлампиева… Вот оно! Да это же Бек смеялся! Только где же он?
Пока я вертелась по сторонам, были подобраны последние коробочки и разбрелась жидкая толпа. Даже Седельников куда-то исчез — неужели устыдился? Мы с Цедиловым отошли от торговок. Он все поглядывал на асфальт, не завалялась ли где коробочка. В бауле был явный недобор. Мусору валялось кругом много, как всегда на подступах к большим рынкам, но ничего не виднелось подходящего, желтенького. Цедилов только вытащил из-под моего каблука какую-то большую глянцевую бумажку и вежливо подал мне: