Вика возмутилась:
— Еще сегодня с утра, без меня, вы ничегошеньки не знали, а теперь знаете все. Или почти все. И еще обижаетесь, что я вам доказательств не додала!
— Не в обидах дело, — задумчиво проговорил Пролежнев, пытаясь повести неподвижной бровью. — Вы чересчур вторглись… Ведь сами не понимаете, что наделали! Выбежали к телекамере, пальцем шевельнули, камушек бросили — и сорвалась лавина, и покатилась. Чем все закончится, неизвестно. Будем ждать. Кто его знает, может, все к лучшему? Все эти ваши богатыри на водных велосипедах всполошились и теперь набросятся друг на друга отношения выяснять. Стало быть, вылезут где-нибудь обязательно, нашумят. Худо-бедно лавину мы пока контролируем. Было бы хуже, если б все случилось само собой, неожиданно, и мы бы совсем ничего не понимали. Поглядим, поглядим…
Он налил чаю себе и Вике.
— И все равно скверно! — вдруг воскликнул он. — Почему бы вам, Виктория Сергеевна, сразу не прийти к нам, не рассказать все давным-давно?
— Вы же объявили свой ужасный розыск. Я с ума сходила со страху, когда всюду натыкалась на физиономию в шляпе и подпись “Особо опасная преступница”. Да и что я могла вам рассказать? Разве что киллера описать. Тогда я еще не знала, что он связан с бандой, а банда — с Дуниным. А вы бы все равно не поверили: ведь целая толпа каких-то кретинов видела меня у Сумасшедшего дома с автоматом. Даже портрет мой состряпали. Кстати, правда ли, что его рисовал известный художник?
Пролежнев кивнул:
— Очень известный — Панарицкий. Народный художник, заслуженный деятель чего-то, чего-то академик. Он живет в Сумасшедшем доме и как раз вышел прогуляться, когда вы бежали.
— Полный бездарь! И академик наверняка липовый, из теперешних самозваных академий, — презрительно заметила Вика.
— Что вы! Академик самый настоящий! Только он пейзажист, мастер лирического плана. Я у него дома был, когда он вас рисовал, и видел тьму его картин на стенах. Там кругом и сплошь березки, березки и небо такое серенькое. Очень симпатично, но среди березок ни души. Может, в портрете он и не силен, но это не умоляет его заслуг.
— Нет, признайтесь: он нарисовал меня отвратительно! И непохоже. Вылитый Чарли Чаплин!
— Не пойму, чего вы так возмущаетесь? Да если б он хорошо и похоже нарисовал, вас бы давно задержали.
— Все равно противно. Я далеко не урод, и если…
В эту минуту в дверь заглянул какой-то мужчина в валенках и сделал в сторону Пролежнева губы трубочкой. Пролежнев поднялся и выслушал в дверях сдавленное бормотание пришедшего. По мере бормотания его лицо заметно тускнело.