— Отрезвляюще — да, — слегка порозовев, сказала Карлайл. — Но обратите внимание, тетя Сесиль, он вел эту тошнотворную игру со мной, чтобы… да ладно, чтобы поставить Фелисите на место и показать ей, что почем. — Леди Пестерн мгновенно закрыла глаза. Карлайл вспомнила, что так она обычно реагировала на вольные речи. — И я не уверена, что она не клюнула на приманку.
— У нее не может быть иного чувства, кроме отвращения.
— Я не удивлюсь, если Фелисите откажется пойти сегодня в «Метроном».
— Именно на это я надеюсь. Но, боюсь, пойдет. Мне кажется, она не отступится так легко. — Леди Пестерн встала. — Что бы ни случилось, я разрушу эту связь. Ты слышишь меня, Карлайл, — разрушу!
Из кабинета донесся пронзительный вопль Фелисите, но слов было не разобрать.
— Ссорятся, — с удовлетворением произнесла леди Пестерн.
Эдуард Мэнкс молча сидел в кресле со стаканом портвейна и чашкой кофе; мысли его кругами расходились от озаренного свечами стола. Немного поодаль тесной компанией устроились Беллер, Ривера и лорд Пестерн. Беллер громко, но без всякого выражения произносил фразу за фразой:
— Конечно, все в порядке. Не беспокойтесь, дело в шляпе. Получится мировой номер. Мы прогоним его как надо. Замечательно.
Лорд Пестерн ерзал, запинался, покашливал, жаловался. Откинувшись на спинку кресла, Ривера улыбался и молча вертел в руках стакан. Мэнкс, видевший, как часто он наполнялся, полагал, что Ривера основательно на взводе.
В неверном свете свечей эти трое, окутанные дымом сигар, представляли из себя странное сообщество. Мэнкс понимал, что их свел вместе капризный и неразборчивый случай. «Беллер, — говорил он сам себе, — это торговец весельем. Весельем!» Каким чудесным, вспомнилось ему, было это слово перед войной. А теперь все кричат: давайте веселиться и, мрачно облапив друг друга, топчутся и шаркают ногами, а люди, подобные Бризи Беллеру, производят ритуальный шум и улыбаются горе-весельчакам. Они называют своих детей именем Гей[12], привычно пользуются словечком «весело» для комедий, разыгрываемых в гостиной, и в своих гнетущих, унылых песнях. «Веселье! — пробормотал раздраженный и злой Эдуард. — Прекрасное слово, но, когда испытываешь подлинное веселье, оно безымянно. Вот кузен Джордж, несомненно человек с не вполне здравым рассудком, сидит между хамом и несущим чепуху торгашом — лакомый кусок для обоих. Фе фиглярничает внутри дьявольского квадрата, в то время как кузина Сесиль торжественно вращается на орбите, не совпадающей с жизнью. На внешнем кругу, надеюсь, что не намеренно, — Лайла, а я сижу здесь, в центре, злой, как черт». Он поднял голову и увидел, что Ривера наблюдает за ним, но не открыто, а краем глаза, украдкой. «Принюхивается, — подумал Эдуард, — словно инфернальный оборотень».