— Понятное дело. Кому ж понравится, что твоя судьба для кого-то как на ладони.
Отец виновато потупил глаза, сел на стуле ровнее, словно решая — стоит ли продолжать разговор, а я, не выдержав, поторопила:
— Ну? Что ты там натворил? Признавайся! — И не знаю почему, но стало страшно. Хотя по моему виду этого, наверное, не скажешь.
Папа помялся, посмотрел на меня глазами голодного пса и заговорил, оправдываясь:
— Я ж понимаю, каково тебе… такой. Ты ведь моя кровиночка… А давеча так рыдала о своей горькой судьбинушке…
— Рыдала? Когда это? — вскинулась я, уже догадываясь об ответе.
— Когда нектара в трактире на Лесной перебрала! — укоризненно ответил отец.
— Ну перебрала, чего по пьяни не ляпнешь, — стушевалась я.
Вообще-то, я не пью, но неделю назад случился очередной неприятный момент в моей жизни. В кои веки один видный красивый мужчинка дал понять, что я ему нравлюсь. Решилась я пригласить его на свидание. И каково же было мое удивление, когда получила великодушное согласие! Пусть сам мужчинка не в моем вкусе был, но на безрыбье и рак рыба. А так, думала, попробую, хоть раз на свиданку слетаю. Слетала! Весь вечер прождала на берегу озера, мысленно разыгрывая нашу встречу и планируя остроумный разговор, а потом, наутро, надо мной весь отряд хохотал. Оказалось — это розыгрыш был. Вот с горя и напилась вечером. Мало того, что с трудом до дома долетела, еще и от матери получила за неподобающее поведение, позорящее славную гордую фамилию Пчелка. Впрочем, мама уже давно на мне крест поставила и словно забыла о моем существовании. Для нее солдаты ее бригады гораздо ближе и роднее, чем собственная дочь.
Пока я предавалась печальным воспоминаниям, отец продолжал:
— Все я понимаю, доча! Думаешь, не вижу твоих страданий. Да все мужики — дураки, раз не могут разглядеть в моей девочке сильный дух и добрую душу. И готовишь ты не хуже меня…
— Пап, ты сейчас идеального мужчину описываешь или меня обидеть хочешь? У нас в отряде ни одна готовить не умеет, только я. А все ты виноват! Меня теперь кулинаркой дразнят, а я даже в морду дать не могу, тут же наряд от Шмель получу. И выговор. Мать совсем озвереет… — расстроилась я.
Отец пересел ко мне поближе, ласково отвел с моего лица пряди волос, как в детстве убрав их за уши, заглянул в глаза и печально произнес:
— Ты плачешь в подушку, но я-то все слышу. Это Клевер спит как убитая, намотавшись за день.
Я отстранилась от него и буркнула, чувствуя, что скоро снова позорно расплачусь, словно мальчишка.
— Ну и спал бы, как и мать. А у меня все пройдет…