. Но в отличие от батюшки и матушки, которые совершенно спокойно двигались сквозь эту праздную толпу, я постоянно чувствовала, что здесь что-то не в порядке и что именно здесь и кроется подвох. И правда, стоило мне обернуться, как я с ужасом увидела, что вся нарядная публика, едва миновав нас, бросается наземь и принимается копошиться, ползать, извиваться — прямо в этих своих длиннополых сюртуках, цилиндрах и корсетах. А чего еще я могла ожидать? Ведь под кроватью, где хранилась моя маленькая Вена, было полно весьма проворных насекомых. И все же, признаюсь, для меня стало неожиданностью, что насекомых этих там — о Господи! — целые тонны!
Однако теперь важно было сделать так, чтобы батюшка и матушка не обернулись и не заметили, что творится за их спинами. Впрочем, подобный же кошмар, прямо скажем, ожидал бы меня, захоти вдруг батюшка войти в один из домов, что стояли вдоль улицы, в какое-нибудь из этих неподготовленных зданий — нажал бы дверную ручку да увидел внутри сплошную зияющую пустоту. У меня попросту не хватило бы сил как следует оборудовать все дома — оклеить обоями, обставить мебелью да еще, пожалуй, и украсить картинами и статуями. Большинство домов стояли пустые, словно сердца ростовщиков или сводниц. За то короткое время, что у меня было, я успела лишь создать торс Вены, и именно в пределах этого торса мне и приходилось водить теперь по кругу батюшку с матушкой, внимательно следя за тем, чтобы они не вышли за его границы. Кроме того, надо было постараться устроить все таким образом, чтобы мои родители, курочки мои хохлатые, не поняли, что я вожу их на поводке.
16) Wien, Wien, du Stadt meiner Träume[9]
Продолжая идти по Мариахильфер-штрассе, мы благополучно миновали поворот к Западному вокзалу и неспешно добрались до парка перед Шенбруном, где как раз, подумать только, восемьдесят тысяч венских школьников, заполнив собой широкий и зеленый Визенплан, трогательно пели Гайдна:
— Сохрани, Господь наш Боже,
императора и весь наш край!
Пусть врагов всех уничтожит —
будет мудрый государь.
И, пока они пели, император Франц Иосиф I в сопровождении свиты и генералов медленно спускался по широкой шенбрунской лестнице, принимая знаки преданности от этой толпы школьников.
Отец растрогался до слез, ибо сей венценосный старец выглядел настолько откровенно дряхлым, что полностью соответствовал батюшкиной мечте о добром государе, причем дряхлость как раз и являлась доказательством истинно императорской добродетельности. А поскольку батюшка с головой погрузился в свою растроганность, то и не сообразил, что сейчас пора школьных каникул и что никому было бы не под силу собрать здесь школяров, разбежавшихся по австрийским и венгерским землям.