В моем отце, однако, не было уже ничего поповского, если только не брать во внимание боготворение им техники. Он принадлежал к числу горячих поклонников Эдисона, и всю жизнь его не отпускала потребность пребывать возле чего-нибудь искрящего, грохочущего и дымящего. Начинал-то он слесарем — на его вывеске был изображен ключ, на котором верхом, точно оседлав дикого мустанга, сидел всадник, — но очень скоро отец пересел на огнедышащего коня, а шпоры свои он выслужил на Северной железной дороге императора Фердинанда, где долго водил знаменитый паровоз «Комета-2». (Да, господа, паровозы тогда еще крестили и давали им имена!) С матушкой моей он, впрочем, встретился на маршруте Прага-Оломоуц, когда она ехала в Брно со своим братом Иоахимом, который уже в то время был монахом-капуцином в некоем монастыре в Альпийских горах неподалеку от Зальцбурга (свою долю ланшкроунского наследства, что вам, конечно же, будет интересно, он целиком передал ордену капуцинов, так что, хотя корзина с провиантом из Ланшкроуна и отправлялась в этот горный монастырь каждый месяц, моему дядюшке Иоахиму не доставалось из нее даже самой крохотной жареной куропатки).
Но прежде чем мой батюшка встретился с моей матушкой, она и ее брат Иоахим повстречались с анархистом по прозвищу Радек-газетчик. Он раздавал в поезде резко критический номер анархистской газеты «Матица рабочая», но стоило ему увидеть моего дядюшку-капуцина, как глаза его загорелись, потому что он наверняка вспомнил четвертый наказ из «Десяти заповедей анархиста» князя Кропоткина («Любое духовное лицо бей без раздумий!»), и, отложив свою пачку газет, он кинулся на моего дядюшку, намереваясь натянуть ему на глаза капюшон и вдобавок умышленно унизить его иными способами. Однако же он потерпел полную неудачу, потому что кондуктор немедленно побежал к моему батюшке и сообщил ему, что во втором вагоне в третьем купе находится Радек-газетчик и наносит там жестокую обиду какому-то монаху, невзирая на присутствие дам. И мой отец, естественно, поступил именно так, как тогда было принято. Он остановил паровоз (то есть произвел некоторые манипуляции, необходимые для остановки, но тормозной путь паровоза был в то время длиной с хвост кометы, так что вся ответственность легла в эти минуты на плечи кочегара), вооружился железным прутом и направился во второй вагон, в третье купе. Но едва завидев его, Радек-газетчик отпустил монаха, выкинул из вагона свою печатную продукцию и шустро выскочил следом, а затем, провожаемый взглядами пассажиров, которые высовывались из окон, принялся стремительно, словно бы его подгоняли все силы анархосиндикализма, карабкаться по железнодорожной насыпи. Отец коротко извинился перед Иоахимом (ведь он чувствовал себя ответственным за порядок во всем поезде), галантно улыбнулся матушке, не преминув и с нею обменяться несколькими словами, и лишь затем вернулся к себе на паровоз, кивнул кочегару — и огромная тяжелая машина с воронкообразной трубой, волоча за собой длинную вереницу вагонов, вновь неспешно двинулась с места.