ребенка. Я даже нашего Ричарда бы ей не доверила, если честно, – и она испуганно оглянулась на комнату,
словно боялась, что ее услышит издавающий громкие вздохи Ричард.
– Скажите, она не могла войти в какую-нибудь соседнюю квартиру?
– Нет. Не думаю. Я знаю всех соседей. И знаю их домашних. Вы не считаете меня…
– Старой маразматичкой? – Мешков улыбнулся. – Нет. И вот что я скажу вам, Виолетта Владимировна, за
последнюю неделю никто не сообщал мне более ценной информации.
– Правда? – она просияла.
– Абсолютная. Но вот чай, боюсь, пить не придется. – он выразительно посмотрел на часы.
– Ничего. Просто знаете, когда это случилось, нас всех допрашивали и меня в том числе.
– Ну и что?
– Я хотела рассказать об этом случае, но молодой человек, что допрашивал меня, даже не дослушал до конца, я только начала рассказывать, но он перебил меня, сказал, что это несущественно. – и Виолетта огорченно вздохнула, потому что вспомнила, что пыталась настаивать, но он отмахнулся от нее и уже в коридоре тихо, как бы про себя назвал ее пожилой маразматичкой. Но она услышала и сразу перестала настаивать.
– Это был кто-то из группы, приехавшей на вызов?
– Да. Такой молоденький. Я даже запомнила его фамилию, потому что у него такая же фамилия, как у моей дочери после замужества.
– Что за фамилия? – спросил Мешков, темнея глазами и думая, все более озлобляясь, за каким чертом выезжать в адрес, если даже не умеешь работать со свидетелем, даже не то что не умеешь, а просто как будто нарочно не даешь ему сообщить важную информацию.
– Юрченко. – вздохнула она и, понюхав в очередной раз свои руки, брезгливо вытерла их о розовые спортивные штаны. – Совсем молодой человек. Моложе моего сына.
В пятницу хлынул уже по-настоящему осенний дождь.
Изнывающая от безделья кучка стажеров имела возможность поразвлечься, прильнув к окну, выходящему во внутренний дворик обшарпанного двухэтажного здания с затертой синей вывеской «1 Отделение полиции г. Н-ска»., с удовольствием наблюдая как Юрченко «получает люлей» от Мешкова. Потеха.
Они стояли у машины, дождь лил во всю и они, оба длинные, тощие, прикрывали головы своими папками, говорили на повышенных тонах.
Мешков увидел множество лиц прильнувших к окну, раскланялся театрально. Стажеры дружно заапплодировали.
Он перестал кривляться и посмотрел на них так, что через секунду зрителей как ветром сдуло.
Всю дорогу Мешков ехал молча. Он вел машину и смотрел на дорогу прищуренными светлыми глазами, стиснув зубы и закипая от злости. И даже Вадик, у которого было не очень хорошо с интуицией, понял, что сейчас ему вставят по первое число. Он только никак не мог понять, что он сделал такого, за что ему можно было бы вставить. Но, судя по прищуренному взгляду Мешкова, лучше было не спрашивать.