— Я согласен с коллегой.
— Ей только что словно полегчало, — сказала Нат, тронув меня за руку. — Мы-то перепугались…
— Это действие укола: к вечеру ей будет еще лучше, — заявил доктор Травель.
На лестнице его снова обуяло красноречие, но оптимизм покинул, и, останавливаясь на каждом шагу, на каждой ступеньке, он предостерег нас от «скороспелых надежд, которые порождает применение гормональных стероидов, всегда сопряженное со сложностями», и в конце концов признался в прихожей, «что после поразительных результатов, слишком часто носящих временный характер, эти средства позволяют, по крайней мере, замедлить развитие ЛЕД». Сказав это, он внезапно умолк, и Морис взялся за бумажник. Но ни у него, ни у кого другого не достало мужества попросить разъяснений по поводу этого сокращения, стыдливого и пугающего.
* * *
Первое пророчество, впрочем, сбылось (и позволило нам хотя бы на время забыть о втором). К одиннадцати часам, когда мы с Нат собирались прекратить наше бдение, небольшой шум от раскрываемой раскладушки разбудил спокойно спавшую маму. Она захлопала глазами, слегка повернула голову, чтобы высвободить ухо, и сказала, совершенно не осознавая, сколько прошло времени:
— Какой ветер!
И тут же:
— Я все думаю, Иза: твой отец в этом месяце тянет с алиментами, я их так и не получила.
Конечно, ей было лучше! И это был ее настоящий голос, певучий и модулируемый кончиком языка. Я едва удержалась, чтобы не броситься ей на шею: мой порыв дал бы ей понять, какой кризис она только что перенесла. Однако с прошлого дня некоторые предметы изменили свое место; на тумбочке появился рождественский букет роз, а разинутый рот и блаженная улыбка Натали выражали слишком необычную радость. Мама снова захлопала глазами, медленно провела дрожащими пальцами по своим струпьям и прошептала, перекосив рот:
— А Морис?
— Спит! — безжалостно сказала Нат.
— Нет, наверное, работает, — мягко поправила я, но мне не удалось погасить вспыхнувший огонек тоски.
Через день или через два — уже не помню, — поднявшись по приказу будильника, я заметила на подоконнике пожеванную морозом герань — там, где я забыла ее вместе со спичками из моего «календаря». Зябко поводя плечами, я подошла к окну: все это ребячество давно уже забыто, теперь нам предстоит сражение куда более серьезное, с куда более опасным врагом, чем Морис! Маме лучше, это так; несколько уколов буквально воскресили ее. Но надолго ли? И в каком она состоянии! Увидим ли мы когда-нибудь снова ее настоящее лицо, ее профиль камеи, ее персиковую кожу, созданную для того, чтобы прижиматься к ней щекой?