– Благодарю вас, – проговорил Джон, напряженным движением опускаясь в кресло.
Реджинальд остался стоять возле камина, в каком-то футе от каминной решетки. Вечер выдался холодным, и положение это предоставляло наибольшую выгоду.
– Кстати, – проговорил вдруг хозяин дома. – Сегодня днем у нас побывал этот ваш полицейский… не так давно. На мой взгляд, этот человек не из тех, кто тонко чувствует суть дела. Нельзя ли заменить его на кого-нибудь более… понимающего?
Айседоре сделалось неудобно. Делать подобные предложения не следовало.
– Питт у меня самый лучший сотрудник, – спокойно ответил Корнуоллис. – Если истину еще можно установить, он сделает это.
– Ради бога, не надо! – раздраженным тоном возразил епископ. – Нам нужно нечто большее, чем установить истину! Нам нужен такт, дипломатичность, сочувствие… осторожность! Любой дурак способен выставить эту трагедию перед всем миром во всей ее наготе… и разрушить репутацию Церкви, погубить надежду и труды десятилетий, нанести ущерб невинным, доверяющим нам душам…
Он бросил на помощника комиссара взгляд, полный искреннего презрения.
Миссис Андерхилл внутренне покоробило. Ей было неудобно слышать этот обращенный к гостю пренебрежительный тон, как и позволять ему думать, что и она разделяет подобное отношение, однако выработавшаяся за годы долгой совместной жизни лояльность мужу не позволила ей открыто занять сторону Джона.
– Признаюсь, что епископ излагает свое мнение несколько прямолинейно, – заметила она, наклоняясь вперед и ощущая, как кровь приливает к ее щекам. – Все мы в высшей степени огорчены смертью мисс Беллвуд, и недобрыми чувствами, которые, как полагают, привели к ней. И мы, естественно, озабочены тем, чтобы на невиновных не пало никакое подозрение, a также чтобы виновные были наказаны без широкого разоблачения обстоятельств этой приватной трагедии.
Она посмотрела на Корнуоллиса, надеясь, что он примет это завуалированное извинение.
– Все мы стремимся избежать лишней боли, – сухим тоном промолвил тот, посмотрев на нее вполне доброжелательным взором, в котором не было ни осуждения, ни ответной враждебности. Реджинальд упоминал, что гость их был моряком. Быть может, неловкость этого человека отчасти объяснялась тем, что большая часть его жизни прошла на море, исключительно в мужском обществе? Хозяйка попыталась представить его в мундире, на палубе, под надутыми большими парусами, покачивающимся на ногах в такт гребням и впадинам волны, под набегающим ветром. Возможно, именно поэтому взгляд его казался столь спокойным и чистым. В самой сути морских стихий, в одном только размахе их, присутствовало нечто такое, что превращало надменность в пустую и никчемную вещь. Женщина не могла представить себе Корнуоллиса несдержанным, или уклончивым, или пытающимся укрыться за ложью.