Жанна тоже была рада повидать земляков. Расспрашивала обо всём и обо всех, задавала вопросы, и очень трогательно интересовалась в первую очередь теми, с кем дружила именно Клод. Даже дядюшка Лассар это заметил. Да и остальные тоже, потому что все они очень скоро оживились и стали чрезвычайно подробно рассказывать сами, то и дело косясь в сторону д'Олона, за спиной которого Клод и стояла.
На прощание кто-то простодушно спросил, как это Жанна, такая робкая до сих пор, ходит в сражения и ничего не боится, и в ответ, после короткого молчания, внезапно прозвучало:
– Я боюсь только измены…
Вот как! Измены…
Никто, кроме Клод не придал этому особенного значения. Да и сама Жанна, словно тут же забыла о сказанном. Но то, как она это произнесла заставляло думать, что слова эти пришли на ум не просто так.
С того дня и появилось у Клод неприятное, тревожное, то ли уже чувство, то ли пока предчувствие.
Что-то вокруг Жанны неуловимо менялось. Что-то наползало чёрной тучей, неясным страхом, и превращало предвкушение скорой и счастливой развязки в ожидание неминуемой беды…
Сначала Клод просто испытала волнение, причин которому, кроме странных слов Жанны, вроде бы не было, и решила, что виной всему неожиданная встреча с земляками, разбередившая душу. Но вот прошло два дня, а волнение не унималось и дёргало изнутри в самые беспечные минуты, словно говоря: «Эй, не расслабляйся! Всё не так уж и хорошо…».
Поддаваться этому страху не хотелось. Отгоняя его прочь, девушка даже попыталась убедить себя, что расстроил её пасмурный день, сменивший долгую череду дней солнечных. Но, когда тучи рассеялись, когда снова засияло солнце, а волнение ничуть не прошло, она, не то чтобы сдалась, но стала искать его причину среди прошедших событий.
Вот и сегодня, во время привала, когда Жанна удалилась в шатёр, поставленный для дофина, обедать со всеми военачальниками, а Жан д'Олон ушёл с Раймоном проверить подковы у коней, Клод, оставшись в одиночестве, поднялась на высокий холм, у подножия которого они разбили лагерь, и легла в траву, в надежде отвлечь себя видом бегущих облаков, потому что беспокойство ей уже попросту мешало.
Всё было слишком хорошо… Так хорошо, как никогда ещё не было. Армия двигалась стремительно. За три дня, что прошли со дня сдачи Труа, дофину присягнули и Бюсси-Летре, и Шалон-сюр-Марн, открывший не только свои ворота, но и прямую дорогу на Реймс. Этот бескровный поход словно преобразил страну, во всяком случае, в той её части, которую уже прошли. Войско, не потерявшее ни одного солдата, всё полнилось и полнилось добровольцами. Им не только открывали ворота сразу – их ждали, как освободителей, самостоятельно разоружая англо-бургундские гарнизоны и радостно приветствуя… Приветствуя, конечно же, дофина – вчера, в Шалон-сюр-Марн, ему восторженно кричали: «Да здравствует Шарль Седьмой король Франции!»… Но, в то же время, – и это видели все – в большей степени приветствовали Жанну.