Аманда дотронулась до руки Эндрю, показывая, что передает эстафету, так как сделала все, что могла, и теперь ему надо разбираться самому.
Она встала и пошла к двери:
— Пойду поищу Николаса.
— О-о да, — с важностью протянула Лидия, зло посмотрев на Аманду, — он же может запросто заблудиться в этом доме, не правда ли?
Аманда проскользнула мимо нее и вышла в холл. Николаса она увидела сразу же. Он сидел на ступеньках лестницы с Отисом, который, очевидно, объяснял ему все хитрости фокусировки в видеокамере. Рядом с ним, осторожно положив худенькую руку на шею Николаса, стояла Зельда, старшая дочь Эмбер. Отис, которому должно было быть около пятнадцати, был одет в темный костюм и цветастую рубашку. Он находился в переходном состоянии между веселым рок-н-ролльным детством и размеренностью школьной жизни, где не был окружен знаменитостями. Восьмилетняя Зельда, напротив, была воплощением феерического стиля своей матери. Она была одета в разноцветные высокие ботинки и длинную атласную юбку. Волосы придерживала парусиновая лента. У Зельды был тот ничего не выражающий, настороженный взгляд, который характерен для детей, много повидавших и уяснивших для себя, что лучше помалкивать, чтобы им разрешили увидеть еще больше.
Каждый из детей являлся маленькой копией Эмбер, раскрепощенной, своевольной и фотогеничной. Завитки челок, необузданные приступы гнева говорили о лихорадочной жизни Эмбер, о жизни, не ограниченной обычными условностями и режимом. У детей не было специальной уличной одежды, которую нельзя бы было выпачкать в грязи, а руки их никогда не считались настолько грязными, чтобы нельзя было провести пальцем по дорогим обоям. Аманда быстро поняла, что замечать такие пустяки означало показывать свои провинциальные манеры и что такой своего рода элитарно-богемный подход к жизни и есть признак настоящей породы. Самым главным из всего этого была расческа, точнее, ее отсутствие. В мире Эмбер никто не расчесывался. У детей были спутанные пегие кудри, а у взрослых — их улучшенный вариант. Ключевой принцип «не к месту» касался всего, начиная от ношения брюк из светлой замши для верховой езды и заканчивая дворовыми щенками, которые носились по дому в Хедланде. Да и это было слишком правильным. Ведь даже с тщательностью выбранный и красиво завернутый подарок, должным образом упакованные вещи, совершенно новый светлый коврик — все это подвергалось осмеянию в мире Эмбер. Для Аманды, которая два раза в неделю посещала парикмахера, хранила кашемировые вещи переложенными с лавандовыми саше, а кроссовки — в мешочке для обуви, это было слишком. Хотя она и пыталась следовать этому принципу. Она научилась обходиться без ножа для масла, без резиновых перчаток для мытья посуды и без коробки с салфетками в машине. Но постоянное напряжение от того, что приходилось подавлять свои инстинкты, заставляло чувствовать ее сбежавшим военнопленным в том черно-белом фильме… Его научили думать и мечтать на немецком, и вот, когда он садится в автобус, везущий его к свободе, у него вырывается «спасибо» по-английски. Столько усилий, и одна-единственная оговорка, пойманная враждебным ухом, может отбросить вас назад, сведя все старания на нет.