— Если вы соображаете хоть сколько-нибудь, — сказал Крэль, — то вы должны понять, что я не пишу портретов хорошеньких женщин.
— А если вы соображаете хоть сколько-нибудь, — сказала я, — то вы должны понять, что я не хорошенькая женщина.
Он посмотрел на меня так, словно увидал в первый раз.
— Пожалуй, вы правы, — согласился он.
— Так вы напишете мой портрет? — спросила я.
— Вы странная девочка, — сказал он.
— Я могу хорошо заплатить, я очень богата.
— Почему вам так хочется, чтобы я вас написал? — спросил он.
— Так. Хочется — и все, — ответила я.
Тогда он сказал:
— Бедняжка! Как вы еще молоды!
— Значит, вы меня напишете? — спросила я.
Он взял меня за плечи, повернул к свету и осмотрел с головы до ног. Потом отошел немного в сторону. Я стояла неподвижно и ждала. -
Он сказал:
— Когда-то я собирался написать стаю ослепительно-пестрых австралийских попугаев, спустившихся на купол собора святого Павла в Лондоне. Если я напишу вас на фоне скромного деревенского пейзажа, эффект будет, пожалуй, такой же.
— Значит, вы меня напишете?
— Я впервые вижу, — сказал он, — такое великолепное, грубое, экзотическое сочетание красок!
— Значит, решено, — сказала я.
— Но предупреждаю вас, Эльза Грир, что я буду говорить вам о любви!
— Надеюсь, что будете, — сказала я спокойно и уверенно. Я слушала его прерывающийся голос и смотрела ему в глаза.
Через день или два мы снова встретились, и он попросил меня приехать в его имение, где можно найти хороший фон для картины.
— И помните, что я женат, — сказал он, — и очень люблю свою жену.
Я сказала, что если он ее любит — значит, она хорошая.
Он сказал, что она не только хорошая — она очаровательная, и он ее обожает.
— Зарубите это себе на носу, деточка, — добавил он.
Неделю спустя он начал писать меня. Каролина
Крэль была со мной любезна, но я чувствовала, что она меня невзлюбила. Эмис был осторожен и не проронил ни одного лишнего слова. Я разговаривала с ним только вежливо. Но оба мы — и он и я — знали…
Через неделю он потребовал, чтобы я вернулась в Лондон.
— Но ведь картина не кончена, — возразила я.
— Она только что начата, — возразил он. — Но я не могу писать ее, Эльза.
— Почему?
— Вы прекрасно знаете — почему. Поэтому — отправляйтесь.
Я знала, что мой отъезд ничего не изменит, й согласилась. Я уехала и не писала ему. Он вытерпел десять дией, а потом сам приехал ко мне. Мы были созданы друг для друга и знали, что всегда будем вместе.
Эмис хотел докончить моґгпортрет.
— Тогда я не мог писать его, Эльза, а теперь напишу, — сказал он. — И эта картина будет лучшей моей работой. Я напишу тебя на фоне голубого моря и старых деревьев, тебя, олицетворяющую крик торжества.