— Я не совсем понимала, что делала. Мне нравится Украина и ее гостеприимный народ. Я в какой-то мере тоже украинка и обещаю, что больше никогда ничего подобного не совершу.
Она говорила, как нашалившая школьница. Конечно, ей простили, дело не пошло дальше выдворения из страны, но вряд ли кто-нибудь из сидящих в зале верил ее словам. Мне казалось — а я как никто другой знал свою дочь, — что все это сказано только ради того, чтобы ее отпустили, не наказывали, скорее бы лишь окончилась эта процедура, а там будет видно…
Был снят и такой кадр: поднимается девушка, корреспондент молодежной газеты, примерно одного возраста с Джеммой, даже чем-то похожа на нее, может быть, тем, что она тоже волнуется, выступая перед такой большой аудиторией. Девушка-корреспондент спрашивает на прекрасном, певучем украинском языке:
— Вот вы уже второй раз у нас на Украине. Скажите, пожалуйста, во время первого приезда вы тоже пытались связаться с так называемыми «диссидентами» или преследовали иную цель?
— В первый свой приезд в Киев я, прежде всего, пошла в домик Шевченко и поклонилась ему, так хотел мой отец, который очень любит поэзию Тараса, — ответила Джемма, и эти ее слова до слез растрогали меня. — Потом я поднялась на Владимирскую горку, чтобы увидеть Днепр. Все остальное время я посещала музеи, картинные галереи, любовалась городом и много рисовала.
При последних словах лицо Джеммы стало, как всегда, гордым и вдохновенным, потому что говорила она правду и была рада этой правде, которая так необходима каждому художнику.
Джемма прилетела не сразу; мы истомились ожиданием. Она добиралась через Париж, двое суток просидела там в аэропорту, не давала вылететь капризная весенняя погода. За это время лайнер «Аэрофлота» доставил в Монреаль, в аэропорт Мерибл, советские газеты; в тот же день часть из них поступила в Торонто. Мне позвонил мой старый приятель, владелец книжной лавки, торгующий советской прессой и знавший о случившемся с Джеммой; он сказал не очень весело:
— Приезжай, тут в одной из газет, выходящих на Украине, есть кое-что о Джемме и о тебе…
Я сразу же выехал. Видимо, обычный человеческий эгоизм на какое-то время вытеснил из меня переживания о Джемме, тем более, что мне уже было известно, — она приезжает, она в пути, а тут стала тревожить мысль: что же там написано обо мне?
Дело клонилось к вечеру, магазины в Торонто уже закрывались, но в книжной лавке горел свет, ее владелец ждал меня. Газета лежала на прилавке; он указал на нее глазами, точно сам не решался дать мне ее в руки, боялся прикоснуться к ней. Когда я дрожащими руками развернул ее, отыскивая статью, он поставил передо мной чашечку кофе, затем спросил: