— В советской…
Газета лежала на серванте, Джулия подала ее Джемме, и та, сразу позабыв обо всем, уткнулась в нее. Я метнул на Джулию сердитый взгляд, покачал сокрушенно головой. Джулия дернула плечами, непонимающе посмотрела на меня: мол, что я такого сделала? Джулия вышла на кухню готовить обед, а я молча наблюдал за дочерью. Прочитав газету, Джемма небрежно бросила ее на диван и зло усмехнулась:
— Обычная пропагандистская статья, — сказала она. Потом, пристально поглядев на меня, спросила: — Папа, сознайся, неужели ты был когда-то в УПА и убивал людей? Не могу поверить!
— В УПА я был, но…
— Да нет, — отмахнулась Джемма, — то все преувеличения, пропаганда. Но быть в УПА — значит воевать, стрелять, во всяком случае, выполнять какие-то задания, не просто же сидеть и есть дармовой хлеб! Ты мне никогда ничего не рассказывал.
— Я никого не убивал, — ответил я и тут же вспомнил Володю. Нет, о нем я не могу рассказать никому, даже Джулии. Я ведь и сам до сих пор не верю в это. — Да и вообще рассказывать о том времени мне очень трудно.
— Ты что, боишься, правды? Мы с тобой живем в свободной стране, можешь высказывать все, что угодно. Правда, я слыхала, ты не всегда говоришь то, что достойно украинского патриота, человека из боевого строя ОУН, — строго взглянув на меня, заметила Джемма.
— Вот видишь, — усмехнулся я, — сама же признаешь, что есть люди, недовольные моими высказываниями, той правдой, которая, по моему убеждению, является подлинной. Да я ведь именно здесь, в «свободной стране», и страдал из-за того, что говорил правду. Не смог стать учителем, и другие мои мечты развеялись, как дым. Я, Джемма, давно хотел тебе обо всем этом рассказать…
Я умолк, собираясь с мыслями; многое мне хотелось сказать, давно намеревался я это сделать — посвятить дочь в свое прошлое, да все считал Джемму еще маленькой, не подготовленной для того, чтобы меня выслушать и понять. А теперь, по всей видимости, меня опередили другие. И от этого было больно. Но все же я не решался, смотрел на нее и раздумывал, начинать этот трудный разговор или нет.
— Ну, что же ты, давай! — Джемма, казалось, видела меня насквозь. Она закурила сигарету, подошла к окну, открыла форточку, глубоко затянулась и выпустила в форточку клуб дыма. — Рассказывай, я готова слушать. — В ее голосе, в неулыбчивом серьезном лице было что-то враждебное, словно она уже заранее знала, о чем пойдет речь, и была готова ни на йоту не верить тому, о чем я буду говорить.
— Говори, пока нет мамы, я слушаю. — Она нетерпеливо дымила в форточку сигаретой.