— Я уважить — всегда уважу, а так — что добро переводить? Мне оно без вкусу. Право слово, сынок. Ну одну, поддержать компанию, тут надо, я не отрицаю. Ты себе наливай, а как же.
— Ну смотри, тут дело такое, неволить нельзя. — Михаил плеснул маленько в Лидину стопочку — та согласно кивнула — наполнил свою. — За все хорошее!
— Вот и дело, сынок. Слава тебе господи, все теперь есть. Как вспомню, как жили! Разве сравнишь?
— А есть недовольные…
— Это с жиру, сынок, если на жизнь жаловаться. Ну, погляди сам, разве сравнишь? — Ольга обернулась к двери в комнату, потом оглядела сплошь пластиковую кухню. — И Санька хорошо получает, и у Зинаиды жилье— любо-дорого, только живи… А есть как стали?
Минаков смотрел на мать и вкусно, серьезно и четко жевал. Она продолжала:
— Погляди, как теперь ходят в гости. Как принимают у себя в дому. Наделают салатов, голубцов, и колбаса обязательно, и рыбу нажарят. Цельные столы. Посмотришь — чего только нет! Я сама, как подходит праздник, так, кто из знакомых едет в Москву, обязательно заказываю чего-нибудь — колбасы получше, селедки.
— Жить, конечно, стали лучше, факт, чего тут говорить, — сказал Минаков. — Может, поэтому и безобразий сейчас так много.
— Каких безобразий?
— А всяких. Хулиганства, пьянства, распутства. Вон зятек твой от нищеты, что ли, куражится? Давить их надо, мам. Ну, не живьем, понятно, не совсем, а придавливать — ставить на место, чтоб чувствовали, хамы, ответственность перед окружающими. Я бы на месте милиции…
Ольга слушала сына и кивала головой. Но внутри ее что-то забеспокоилось, засопротивлялось его словам, что-то закопошилось, готовое опереться о твердое и встать, выпрямиться и защитить самое себя. От чего защитить? Кого?
Отвлекаясь от неспокойной речи сына, Ольга словно бы поиграла сама с собой в недоумение, пообманывала было чуточку себя, но тут же созналась в прегрешении: зятя защитить… Да, его. Это ведь о нем сейчас толкует сын, поминая милицию… О нем, да. По голосу слышно.
— Ну это правильно, сынок, — отозвалась она, стараясь не дать понять, что упустила главную нить его рассуждений. — У нас тоже случай на случае. Я скажу, тут от человека зависит. А Толик, когда трезвый, ничего не допускает такого.
— Да ты же сам говоришь: в два, в три приходит! — Минаков поглядел на жену. — Лид, а? Возьму и я — в два, в три и под хорошей мухой. А? Как тебе понравится? — Он засмеялся.
— Да уж, — сказала Лида голосом, который выдал ее с головой: она, мол, и мысли не допускает о подобных вещах.
— Вот видишь, — сказал Минаков матери. — А у меня вроде бы не меньше прав на это.