Имя, и мерят меня мерою славы моей.
Пусть не бела я лицом, любил же Персей Андромеду,
[256]Дочерь Кефея, под цвет смуглую нивам родным.
Белых голубок не раз и с пестрыми страсть сочетает,
Птице зеленой мила горленки темной любовь.
[257]Если ж ищешь одной достойной тебе красотою,
Суженой нет по тебе, суженой нет по тебе.
Наши читая стихи, прекрасной меня находил ты,
Клялся – одна я ною так, что красивой кажусь.
Помню, я пела тебе, – ведь все влюбленные помнят, —
А с рассеивающих уст ты поцелуи срывал.
Ты расхваливал их, и всем я нравилась другу,
Но особливо, когда дело свершалось любви.
Тут несравненно тебя манили резвые ласки,
Быстрых движений игра, смелая шутка речей,
И, когда у двоих сливались в одно наслажденья,
Долгой истомы часы в наших усталых телах.
Новой добычей теперь манят Сицилийские девы.
Что мне в Лесбосе родном! Стать Сицилийкой хочу!
Только вы беглеца отпустите нашего к дому,
Жены Низийской земли, девы Низийской земли,
[258]Не польститесь и вы на нежные, лживые речи.
Что напевает он вам, ранее мне напевал.
Мать Эрицина, и ты холмов Сиканских царица,
[259]Сжалься, певицу свою, – ибо твоя я, – спаси!
Или безжалостный рок хранит изначальную силу
И пребывает в своем беге жестоким вовек?
Шесть мне исполнилось лет с рожденья, и матери тело
Пало в безвременный гроб, слезы испивши мои.
Бедный брат запылал, побеждаемый страстью к продажной
Деве, и с горьким стыдом враз разоренье понес.
Нищий, проворным веслом обходит он синие воды,
Горько потерянных им горестно ищет богатств,
И ненавидит меня за много благих наставлений, —
Это мне вольность дала, это сердечная речь.
И, как будто бы нет душе бесконечной печали,
Тяжкой заботе венец дочка малютка моя.
Ты последней пристал причиною жалобам нашим.
Ветра попутного нет в плаванье нашей ладье.
Видишь, по шее лежат небрежно разбросаны косы,
Камень прозрачный моей не украшает руки,
Бедный на теле покров, никакого золота в косах,
Не умащает вода дальней Аравии кос.
Ради кого щеголять, кому полюбиться стараться?
Повод единый моей роскоши, ты далеко.
Нежной сердце в груди, мучительны легкие стрелы,
Вечно причина во мне вечной найдется любви.
To ли в рожденьи такой закон положили мне Сестры,
[260]И не дана для моей жизни суровая нить,
To ли занятья во нрав вошли, и в уроках искусства
Талия
[261] мягкое мне сердце вложила в груди.
Диво ли, если меня и пуха первого возраст
Столько завлек, и лета, милые даже мужам.
Я трепетала, чтоб ты не похитила друга, Аврора,
Вместо Кефала,
[262] – не будь первой добычи, взяла б!
Если бы только его узрела всезрящая Феба,
То приказала б во сне долгом Фаону лежать.