* * *
Мой жеребец как вкопанный под древом воркующих горлиц, а я свистом столь чистым свищу, что и для их берегов, хранящих все эти реки, не найдётся обетований. (Листья, к утру оживающие, суть к образу славы )…
* * *
И совсем не то чтобы человек не был грустен, но, поднимаясь до света и с осторожностью пребывая в поле притяжения старого дерева, подбородком опершись на последнюю звезду, видит он в глубине неба огромных размеров чистые вещи, которые превращаются в наслаждение.
* * *
Мой жеребец как вкопанный под воркующим деревом, свистом свищу почище… И мир тем, которые умрут, так и не увидев этот день. Но от моего брата поэта есть известия. Он написал ещё кое-что очень нежное. И некоторые об эом узнали.
* * *
Mon cheval arrêté sous l’arbre plein de tourterelles,
je siffle un sifflement si pur, qu’il n’est promesses à
leurs rives que tiennent tous ces fleuves. (Feuilles vivantes
au matin sont à l’image de la gloire)…
* * *
Et ce n’est point qu’un homme ne soit triste, mais se levant avant le jour et se tenant avec prudence dans le commerce d’un vieil arbre, appuyé du menton à la dernière étoile, il voit au fond du ciel de grandes choses pures qui tournent au plaisir.
* * *
Mon cheval arrêté sous l’arbre qui roucoule, je siffle
un sifflement plus pur… Et paix à ceux qui vont
mourir, qui n’ont point vu ce jour. Mais de mon frère
le poète, on a eu des nouvelles. Il a écrit encore une
chose très douce. Et quelques-uns en eurent connaissance.