Пушкин: «Когда Потемкину в потемках…» (Аринштейн) - страница 80

В ночь с 3 на 4 сентября в Михайловское прибыл офицер с предписанием срочно прибыть в Псков, дабы затем немедленно отправиться в Москву по повелению Государя.

Появление поздней ночью офицера с бумагой от псковского губернатора произвело в Михайловском эффект разорвавшейся бомбы. Арина Родионовна – в слезах. Пушкин сжигает «Михайловскую тетрадь» – там автобиографические записки, какие-то стихи, черновики «Бориса Годунова»… В пятом часу утра поэт уезжает. Четыре дня он в дороге. Наконец, в первой половине дня 8 сентября, еле живой от пережитых волнений и утомительного пути, томимый самыми черными предчувствиями, Пушкин предстал пред очи Государя.

Чудов дворец в Кремле

Два часа длилась их беседа в Чудовом дворце. Без свидетелей. Тем не менее многое об их разговоре известно.

Известно, что Император остался весьма доволен беседой: в тот же вечер на балу он сказал Дмитрию Николаевичу Блудову (так, чтобы слышали и другие): «…Я нынче долго говорил с умнейшим человеком в России». Довольным остался и Пушкин: Царь объявил, что поэт свободен от ссылки, от обычной цензуры и что читать его произведения он будет само лично.

(III, 89)

Известны, или по крайней мере можно предположить с большой степенью вероятности, темы, которые обсуждали Николай и Пушкин.

Говорили о декабристах. Эту часть беседы впоследствии пересказали независимо друг от друга и Император, и поэт. Николай рассказывал об этом Корфу уже после смерти Пушкина: «Я, – говорил Государь, – впервые увидел Пушкина после коронации, в Москве, когда его привезли ко мне из его заточения совсем больного… “Что вы бы сделали, если бы 14 декабря были в Петербурге?” – спросил я его между прочим. “Был бы в рядах мятежников”, – отвечал он…»[158]. То же самое, но с очень важным уточнением, рассказывал и Пушкин: «Император долго беседовал со мною и спросил меня: “Пушкин, если бы ты был в Петербурге, принял ли бы ты участие в 14-м декабря?” – “Неизбежно, Государь: все мои друзья были в заговоре, и я был бы в невозможности отстать от них. Одно отсутствие спасло меня, и я благодарю за то Небо”»[159]. Десять лет спустя Пушкин вспомнит об этом в стихах:

(III, 389)

Ни слова о том, что он разделял убеждения декабристов, сказано не было. В контексте ответа это означало только одно: да, я вышел бы 14 декабря на площадь, потому что там были мои друзья, которых я люблю, но не потому, что я разделял их взгляды. Через несколько недель Пушкин написал об этом уже более определенно: «Недостаток просвещения и нравственности вовлек многих молодых людей в преступные заблуждения» (XI, 43). И далее в черновике эти «заблуждения» характеризуются как стремление осуществить преждевременные политические изменения, «у нас еще не требуемые ни духом народа, ни общим мнением, [еще не существующим,] ни самой силой вещей…